— Вы же видите, я занят, — еще строже сказал Иван Иванович и придвинул к себе огромный фолиант, на переплете которого Моисей успел прочесть одно слово, тисненное золотом, — «Кодекс». — Вы меня поняли?

— Понял. Прошу прощения, — сказал Моисей и попятился к выходу. И вдруг ему показалось, что грозный Иван Иванович подмигнул ему озорным веселым глазом.

Чорба нагнал Урицкого при выходе из университета. Тот стоял на тротуаре, словно не зная, куда идти, и безучастно смотрел, как несколько рабочих в белых комбинезонах крепили на красные университетские колонны портрет царя Александра III, писанный масляными красками на широченном полотне. Царь смотрел на своих подданных немного выпученными усталыми глазами, серебряный вензель, закрывая свет студентам, расположился на балюстраде университетского балкона.

— Иди за мной, — проходя мимо Урицкого, коротко сказал Чорба и быстро зашагал по направлению к Софийскому собору. — Обиделся? — улыбаясь, спросил он, когда Урицкий поравнялся с ним.

Опять это был обычный, приветливый товарищ, каким его знал Урицкий.

— Пусть это будет тебе хорошим уроком, — продолжал Чорба. — Мне Борис Эйдельман назвал тебя чуть не профессором конспирации, а ты? Приход студента по любому поводу в мой кабинет может вызвать недоумение ректора. Теперь говори, что тебя ко мне привело?

— Я больше не буду, — совсем по-мальчишески пообещал Моисей.

— Вот и отлично, но все же зачем пожаловал?

Урицкий рассказал.

— Да, вопрос непростой, — задумался Чорба, — процедура освобождения сложная и длительная, но попробуем. Пойдем к тебе.

Когда прошение было составлено по всей форме и подписано, Чорба неожиданно спросил:

— Послушай, а какой у вас дом в Черкассах? Подвал есть? Можешь ты мне нарисова ть его?

— Отлично, ты даже представить себе не можешь, как это отлично, — приговаривал Иван Иванович, следя за рукой Моисея, набрасывающей чертеж подвала. Это место детских игр, запретное и потому вдвое заманчивое, помнилось во всех деталях.

«Наверно, предполагает использовать как склад политической литературы», — думал Моисей, но вопросов не задавал. Проштрафился — хватит.

— Это я оставлю у себя. Надо показать Борису и Ювеналию, — спрятав чертеж в карман, сказал Чорба.

Процедура освобождения от платы за посещение лекций в университете затянулась.

Первого октября Урицкого вновь пригласил хмурый инспектор. Готовый услышать положительное решение, Моисей вошел в кабинет с улыбкой, и даже равнодушно-отчужденный инспектор показался ему гораздо приятнее, чем в прошлый раз.

— Должен вас уведомить, что управляющий учебным округом ваше прошение не удовлетворил, — протянул он Моисею его прошение с какой-то закорючкой в верхнем углу.

Моисей словно споткнулся о невидимую преграду на ровной дороге:

— Как же мне теперь быть?

— Вам, господин Урицкий, надлежит немедленно уплатить за тринадцать недельных часов и три часа занятий по французскому языку, — полистав бумаги, продолжал инспектор. — В противном случае вы будете отчислены из университета. Всего шестнадцать рублей. Полагаю, что вам как представителю еврейского купечества уплатить эту сумму большого труда не составит.

Ударение, сделанное инспектором на слове «еврейского», подсказало Урицкому главную причину отказа в его просьбе. Свое предположение он высказал Эйдельману.

— Ну что ж. Вполне вероятно, — согласился Борис, — а вопрос с уплатой за учебу мы с тобой разрешим таким образом: деньги на этот взнос мы тебе соберем. Не дергайся, в долг, — засмеялся он, заметив протестующее движение Моисея. — О твоих репетиторских успехах мы наслышаны, вот я и подобрал тебе несколько оболтусов, которых надо дотянуть до окончания гимназии.

— В дальнейшем не рекомендую затягивать сроки оплаты, это тоже может послужить причиной отчисления из нашего университета, — предупредил Урицкого инспектор после вручения ему квитанции об уплате денег в кассу.

Закачивалась учеба Моисея Урицкого на юридическом факультете. Домашнее репетиторство, пропагандистская работа в рабочих кружках, выполнение поручений группы Мельникова и Эйдельмана отнимали много времени. Он стал реже появляться в студенческой библиотеке, сидел в своей «келье» за маленьким столиком, на котором с трудом размещались учебники, монографии. Уголовное право Кистяковского, уголовное судопроизводство Фойницкого, курс Андреевского по полицейскому праву и Шершеневича — по торговому. Хотелось поглубже разобраться в методах работы жандармского управления, а также пополнить знания по торговому делу для деловых поездок. Ну а ночи оставались для изучения политической экономии и чтения политической литературы: готовился к ответам на вопросы слушателей кружка, который теперь окончательно перекочевал в его «келью». Как-то получилось, что занятия кружка стали больше походить на нелегальные собрания с острыми политическими дискуссиями.

Однажды Эидельман, передавая Моисею брошюру, отпечатанную на гектографе, предупредил:

— Эту работу прочти особенно внимательно. Очень важная работа. Написал ее молодой петербургский марксист Владимир Ульянов. Издание нелегальное, — предупредил Борис.

«Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» — прочел Урицкий. Название не взволновало. С социал-демократами воюют народники всех мастей, что может быть здесь нового?

Однако по мере чтения стало ясно, что работа действительно исключительная. Урицкого поразила железная логика написанного. Никогда еще, ни в нелегальной литературе, ни от своих опытных товарищей, нигде не читал и не слышал он такого ясного, аргументированного анализа идей, программы и тактики русского либерального народничества.

Петербургский марксист четко и конкретно определил задачи, стоящие перед социал-демократическим движением в России.

Книгу надлежало вернуть на следующий день. Но отдавать не хотелось. Странно, но эта маленькая книжечка создавала чувство твердой почвы под ногами, уверенности в правоте своего дела.

— А можно я эту работу прочту слушателям кружка? — спросил Моисей на следующий день.

— Ну хитрец, хочешь задержать книгу? — улыбнулся Борис. — Хотя понимаю, что твоим кружковцам ее будет очень полезно послушать. Одновременно расскажи им, что группа марксистов, возглавляемая Владимиром Ульяновым, перейдя от пропаганды марксистских идей к широкой агитации среди рабочих, определила пути соединения научного социализма с массовым рабочим движением.

Какими наивными теперь казались Урицкому попытки студенческого кружка польской социалистической молодежи проводить агитацию среди рабочих железнодорожных мастерских. Агитацию, не подкрепленную научным обоснованием неизбежности революции. Поначалу его было увлекли яркие лозунги борьбы с русским царизмом, угнетающим поляков, белорусов, украинцев, евреев. Но постепенно национальное чванство руководителей кружка сделало свое дело. И Моисей сам теперь вел борьбу с националистическими тенденциями пепеэсовцев, разъясняя рабочим необходимость интернационального единства.

После объединения «Русской социал-демократической группы» со студенческими кружками польских и литовских социал-демократов пропагандистская работа в рабочей среде стала более целенаправленной. По предложению Мельникова для более четкого руководства ею в конце 1895 года был образован Рабочий комитет, который стал подбирать надежных пропагандистов для руководства кружками на фабриках и заводах. Одним из руководителей такого кружка комитет утвердил и Моисея Урицкого.

Рабочий комитет, понимая, что распространением социал-демократических идей среди узкого круга лиц, посещавших кружки, трудно всколыхнуть рабочие массы, принял решение об усилении агитации.

— Без издания прокламаций, обращенных к рабочим, а также без своей рабочей газеты не разбудить пролетарское сознание рабочих, — говорил Ювеналий Мельников.