– С вашей точки зрения, Селим Хан тоже из этих! – подхватил Малко.

– Пес!

На лице Сайеда появилось выражение гадливости.

– Нет хуже таких, как он! Змея! Зверь! И плохой мусульманин. Вся его забота – пьянствовать да забавляться с девками. Когда он сражался на стороне моджахедов, то из каждого захваченного им селения он приказывал приводить к себе самых молодых женщин и насиловал их. А тем, кто сопротивлялся, его люди втыкали в глаза шипы.

Малко бесстрастно слушал. И на сей раз ЦРУ избрало себе в союзники ярого блюстителя прав человека. Сайед удивленно посмотрел на Малко.

– Откуда вы его знаете?

– Из газет.

– Ну, этому только дай покрасоваться! Мать родную продаст, лишь бы его фотография попала в газеты. Примкнув к Наджибулле, он провозгласил себя маршалом! Афганистан нужно очистить от таких, как он. Ему лучше всего было бы уйти с шурави, – шкура целее была бы...

– А ведь он сражался против них, – заметил Малко.

– Лишь затем, чтобы дороже запросить за измену! – яростно вскричал Сайед. – А заодно отомстить фундаменталистам. Плохому мусульманину деваться некуда, кроме как к коммунистам!

Глаза Сайеда горели ненавистью. Сомнения росли в душе Малко. Даже если Сайед преувеличивал, Селим Хан мало походил на благородного витязя, которого живописал ему Эрл Прэгер. А это значило, что его ждали гораздо более грозные опасности. Ужасная мысль промелькнула в его мозгу: а что если призыв предводителя племени ашакзай не более чем западня?

Кабул!

Не без замирания сердца Малко прочитал надпись на щите, утвержденном над жалким дощатым строением: "Кабульский международный аэропорт". Не будь обмотанных чалмами оборванцев, навьюченных огромными тюками и узлами, которые летели в одном самолете с ним, можно было бы подумать, глядя на кольцо заснеженных гор, что тебя занесло на какую-нибудь базу зимнего спорта. Он оглянулся и увидел вещественные знаки войны: готовые подняться в воздух обвешанные ракетами вертолеты МИ-26; немного дальше – стоящие рядами истребители МИГ, а вокруг поля – обломки десятков советских вертолетов, самолетов и танков. Грозный лик войны. Где-то в отдалении прогремел глухой взрыв, еще один. Стреляли артиллерийские орудия.

Малко обступили мальчишки, оспаривая друг у друга право нести его чемодан через запретную зону, куда не пускали такси. Несколько минут назад, не задав ни единого вопроса, равнодушный солдат поставил ему в паспорте штемпель, а таможенники пропустили его, даже не открыв чемодана.

Было только пять часов, но уже смеркалось. Его чемодан стоял рядом с желтым такси. Водитель ждал его, радостно улыбаясь.

– Вам в "Интерконтиненталь", сэр? Тридцать долларов.

Месячное жалованье солдата.

Таксист рванул с места и погнал по широченному, точно по линейке прочерченному, проспекту. Автомобилей почти не встречалось. Кажется, Кабул почти не изменился со времени его последнего посещения, двадцать лет тому назад, если не считать наставленных вдоль обочин огромных судовых контейнеров, переоборудованных под жилье или лавки. Попадались танки, броневики. В одном месте солдаты заваривали чай рядом с Т-26. Пешеходы кутались в накинутые поверх одежды одеяла, натянув чалмы до самых бровей.

– Здесь спокойно? – полюбопытствовал Малко.

– Очень спокойно, сэр, – откликнулся водитель. – Правда, с половины десятого начинается комендантский час. В это время лучше не выходить на улицу: с патрулями шутки плохи, – чуть что, открывают огонь. Боятся моджахедов, понимаете?

– А что, пошаливают?

– Вчера выпустили три ракеты в сторону аэродрома, убило четверых детей, – с готовностью отвечал шофер.

Странным образом встречалось меньше советских автомашин, чем в те годы, когда Афганистан был еще королевством. Отчаянно стуча клапанами, такси начало взбираться по крутому подъему к "Интерконтиненталю". Любой нормально отрегулированный двигатель заглох бы от советского бензина.

В довершение всего улицы были совершенно разбиты танковыми гусеницами и полностью лишены освещения.

Едва Малко вошел в гостиничный холл, как на него подозрительно уставились с полдюжины местных соглядатаев, развалившихся там и сям на диванах. Малко сразу подошел к столику администратора, расписался в книге приезжающих и осведомился:

– В каком номере остановилась Дженнифер Стэнфорд? У меня письмо для нее.

– Номер 326, ключа на вахте нет, – сообщил служащий.

В дверях лифта он столкнулся с фотокорреспондентом, чью голову венчал "паколь". Корреспондент с любопытством посмотрел на Малко:

– Новенький?

– Да.

– Кто послал?

– Венская "Курир".

– О'кей, с приездом. А я от "Санди телеграф". Скучища! Делать совершенно нечего. Чрезвычайное положение ввели, а что толку?

Малко поднялся лифтом. "Интерконтиненталь", тоже не слишком изменился за двадцать лет. За выходящими на западную сторону окнами его номера виднелись горы.

Снова где-то вдали затрещала автоматная очередь. По всем закуткам в городе лаяли собаки, вторя друг другу нестройным хором. Разобрав вещи, Малко отправился в номер 326. На его стук дверь сразу же отворилась. На пороге стояла блондинка. Гладкие волосы ниспадали по сторонам волевого лица, выражение которого несколько смягчали большие зеленые глаза и полный рот. Бросались в глаза широкие плечи и длинные ноги, обтянутые рейтузами. Все в ней дышало здоровьем.

– Дженнифер Стэнфорд?

– Да.

– Матиас Лауман. Я только что прилетел из Дели и привез вам деньги.

– Вот спасибо! Входите же!

В комнате царил невообразимый беспорядок: разбросанная одежда, фотоаппараты, большой радиоприемник... Журналистка очистила место на краю кровати и пригласила Малко присесть. Опасаясь подслушивающих устройств, Малко решил не задерживаться.

– Не пойти ли нам куда-нибудь выпить? – предложил он. – А может быть, поужинаем?

Дженнифер Стэнфорд огорченно улыбнулась.

– Выбор невелик. В городе все уже закрыто, и потом – комендантский час. Правда, можно пойти в ресторан. Там, кстати, не так шумно, как в баре. Подождите меня внизу. Я сейчас спущусь, только приведу себя в порядок.

Четверка журналистов смотрела скучненький советский мультфильм на экране телевизора, стоящего позади стойки с холодными блюдами, приготовленными исключительно из баранины в разных вариантах. Малко поднял рюмку «Столичной»:

– За наше сотрудничество!

Дженнифер Стэнфорд отдала предпочтение бокалу "Гастон де Лагранжа", который согревала в ладонях больших рук с коротко остриженными ногтями. Они устроились вдвоем в боксе, подальше от столиков. Чтобы рассеять сомнения по поводу столь быстрого их сближения, она сказала кое-кому из коллег, что Малко привез ей деньги. В Кабуле было мало женщин, мужчины едва не дрались за них. В зал вошел усатый господин с крючковатым носом, направился к ним и, радостно осклабившись, поклонился молодой женщине.

– Добрый вечер, мисс Стэнфорд!

Она холодно отвечала ему и шепнула Малко, едва господин отошел:

– Брат Наджибуллы! Жирный боров! Каждый день названивает мне. Все мечтает затащить к себе в постель. Недавно предлагал сводить меня в Пул-э-Шарки.

– Вам объяснили мою задачу? – спросил Малко.

– Разумеется. Я уже связалась с Селимом Ханом. Он ждет вас.

– Он охотно встречается с нашим братом?

– Весьма. Я виделась с ним два дня назад, и он дал мне свой телефон. Единственная загвоздка в том, что он недавно обзавелся еще одной женой, шестнадцатилетней девчонкой, а если к этому прибавить еще гашиш и водку, то весьма трудно улучить время, когда к нему можно подступиться... До полудня он отсыпается и свежее всего выглядит часикам эдак к трем.

– А сыщики ХАДа не берут на заметку гостей Селима Хана?

– Не думаю. Конечно, шпики так и кишат в гостинице, но все журналисты встречаются с Селимом Ханом. Он ведь – "добровольно примкнувший", правительство любит похвастаться им... Нас повезет один знакомый таксист. Малый смышленый, да и по-английски говорит.