Заметив след, он метнулся к Деве, не издавая ни звука. Не тратя понапрасну мгновений, я одним прыжком соскочил на дно низины, находившееся в добрых двадцати футах подо мной; гнев душил меня, я намеревался спасти эту Деву, хотя и не сумел оказать помощи остальным. Прыгая, я едва не повредил ноги — ведь скала была довольно высокой. Но прежде чем я успел защитить Деву, Приземистый растерзал ее, и она с жутким криком умерла в лапах зверочеловека.

Гнев застилал кровью мои глаза… подбегая, я даже не видел проклятую тварь. Рев Дискоса наполнил низину; вращаясь, великое оружие жаждало крови противника.

Чудовище бросилось на меня, посчитав, должно быть, что разделается со мной столь же просто, как с бедной Девой… но в моих ладонях уже пел боевую песнь Дискос. Приземистый прыгнул на меня словно тигр — без звука, и я ударил его. Но зверочеловек уклонился, и я промазал. Припав к земле, он схватил меня за ноги, но я снова нанес удар, отхвативший один чудовищный коготь. Резким движением тварь отбросила меня в сторону; я упал, пролетев едва ли не половину лощины, лязгнув броней, но Дискос звенел как колокол.

Ловкость, присущая всем рожденным Высшим Благом созданиям, позволила мне избежать повреждений; не выпуская из рук Дискос, я мгновенно вскочил. Зверочеловек приблизился ко мне двумя быстрыми прыжками, не испустив при этом ни звука, ни крика; порожденная яростью и мерзкой алчбой пена покрывала его пасть, из которой торчали огромные и острые клыки. На этот раз я не промахнулся, и Дискос снес с Приземистого голову вместе с плечом. Мертвая туша отбросила меня назад силой своего движения, не причинив, однако, вреда. Лишь потом я заметил синяки и ссадины на своем теле. Я немедленно повернулся к зверочеловеку… он был ужасен и мертвым.

Я отошел от убитого чудовища и со скорбью направился к погибшей Деве. С подобающим уважением я поднял изуродованные останки и бросил их в огненное жерло.

Тут лишь я сообразил, что пора обратить внимание на пещеру, чтобы убедиться все ли в порядке с Наани, понять, видела ли она этот ужас…

И вот она уже бежит ко мне, зажав в руках мой нож… она бежит ко мне на помощь, считая, что я нуждаюсь в ней. Лицо ее побелело. Содрогаясь всем телом, Наани бежала вперед.

Я хотел было увести ее куда-нибудь подальше, но она обошла меня и молча остановилась перед чудовищной тушей Приземистого. А потом, столь же безмолвно повернулась ко мне и замерла передо мной; сердце мое понимало ее мысли — только глупец не понял бы них.

Словом, без ложной скромности, с радостью и смирением принял я ту честь, которую воздавали мне ее глаза; ей не хватало слов, чтобы выразить свое счастье и уважение… как прекрасно ощущать любовь столь милой и честной Девы. Она не произнесла ни слова — ни тогда, ни потом, — но всю свою последующую жизнь я как великую почесть вспоминал выражение обращенных ко мне глаз Наани.

А потом она позволила мне обнять себя, чтобы успокоить биение сердца; порыв отваги угас, на наших глазах совершилось страшное, а во тьме вокруг нас таились еще более великие ужасы.

Потом мы с Наани вновь забрались в свою пещерку, устроились там и передохнули. Потом мы съели две таблетки, запив их водой, поскольку ощущали жажду.

В течение часа мы старательно внимали тьме, а потом спустились вниз, не забыв свое снаряжение. Оставив котловину, мы с великой осторожностью направились в сторону древнего моря и шли до него два долгих часа, — потому что передвигались очень осторожно, постоянно внимая тьме, ибо страх перед чудовищными людьми одолевал нас. Однако с нами ничего не случилось, и эфир оставался спокойным. Потом целый час мы шли по дну древнего моря уже побыстрее; страх наш ослабел, ведь мы удалились от места, где стали свидетелями столь кошмарной охоты. Тем не менее, нам приходилось соблюдать осторожность; ведь гигантов можно было встретить повсюду. И все же мне кажется, что они чаще держались возле огненных жерл, понимая, что люди будут стремиться туда ради тепла.

Еще час мы спускались вниз; а потом, удалившись еще на пути по дну моря, повернули на юго-запад и шли так двенадцать полных часов, не отдаляясь более от берега, тянувшегося как раз в нужную нам сторону. И я намечал направление нашего пути по зареву, пользуясь советами Наани.

К концу двенадцатого часа по моим расчетам и мнению Девы, мы должны были уже обойти место, извергавшее ядовитый газ.

Прошло уже семнадцать часов после нашего пробуждения. Мы были бы рады отдыху: утомляли и быстрый путь, и тревога, мои ушибы уже начинали ныть: короткая схватка окончилась горькими последствиями, я получил жестокие удары, оставалось только удивляться тому, что обошлось без серьезных ранений.

Конечно, я тогда был силен и крепок; Наани то удивлялась этому, то просила меня остановиться, чтобы она могла полечить мои раны. Она не представляла, что мужчина может быть столь выносливым и крепким, ибо люди Меньшего Редута сделались слабыми; об этом свидетельствовали и слова Наани, и мои выводы; ведь истинную крепость тела можно обрести лишь там, где бьется Земной Ток, — как у нас в Великой Пирамиде.

Понимая, что оба мы уже устали, я сказал Наани, что начинаю искать место для ночлега, она давно уже была согласна. Целый час мы искали укрытие в обступившем нас мраке.

Однако, так и не сумев найти таковое, я решил обложить нас глыбами камня, чтобы укрыться под ними; и едва я начал говорить о своем плане, как услышал те же слова с ее уст; и мы сцепили мизинцы — в жуткой тьме, окруженные ужасами Конца Времен, — как было невесть когда, в те канувшие в вечность годы, когда она была Мирдат Прекрасной.

Помолчав, каждый назвал имя, как делают девы и юноши в нашем веке, а потом мы со смехом поцеловались. Вот что скажу вам: даже время не в силах изменить сердце человека.

Мы взялись за дело и принялись собирать камни, которых здесь хватало. Наани брала длинные и плоские, я перекатывал увесистые и округлые. Убежище получилось длинным и узким, набрав мелких камней, мы заложили ими все щели, через которые могла бы пробраться какая-нибудь ползучая тварь.

Наконец мы заползли внутрь, и, конечно же, укрытие показалось нам очень уютным, как говорят в наши нынешние дни; хотя его нельзя было счесть вполне безопасным. Впрочем, ничего лучшего я все равно не мог придумать. Такое укрытие могло уберечь нас только от мелких тварей, или помешать мимохожему великану случайно раздавить нас во сне; во всем прочем защиты от него ждать не приходилось.

После мы съели по две таблетки и выпили воды, как было и на шестом, и на двенадцатом часу того дня, и — уже привычным образом — прикрылись плащом после спокойного и нежного поцелуя. Тела наши отдались сну, но души бодрствовали, чтобы — если придется — предупредить о приближении какого-нибудь чудовища.

Я проснулся через семь часов, ощущая боль во всем ушибленном теле. Стараясь не разбудить спутницу, я вылез из-под плаща — пусть поспит подольше. В тот день я намеревался предпринять большой переход.

Внимательно вслушавшись в ночь, я не обнаружил никакой опасности и выбрался из укрытия. А потом принялся бродить вперед-назад, размахивая руками; скованность и боль чуть ослабли, однако нечего было и думать о выходе в путь: я ощущал неловкость во всем теле, движения сделались болезненными и замедленными.

Я решил полечиться, чтобы не навлечь на нас беду. Нырнув в убежище, я достал из ранца мазь. Дева безмятежно спала, и я выбрался наружу, снял панцирь, одежду и растер тело мазью: боль то и дело напоминала о себе, и я время от времени постанывал, однако тер и тер свое тело, чтобы хоть чуть согреться и исцелить ушибы.

И пока я трудился над собственным телом, рядом прозвучал голос Девы. Услышав мое кряхтение, она проснулась и решила, что я попал в беду, а потому немедленно оказалась рядом со мной.

Ее не смутила моя нагота; однако она рассердилась на меня за то, что я попытался обойтись без ее помощи. Чтобы я не мерз, она достала из убежища плащ и набросила на мои плечи, притопнув в досаде ногой. Наани заставила меня забраться в укрытие, а сама прихватила мой панцирь и остальные вещи. Но Дискос, конечно, оставался у меня в руке. Наани взяла горшочек с мазью и заставила меня лечь, а потом растерла меня и укрыла плащом, как подобает разумной и любящей Деве. Потом она спросила, как я себя чувствую; мне стало лучше, и она сказала, чтобы я побыстрей одевался — незачем лишнее время подвергать тело холоду вечной ночи.