На какое-то мгновение напряжение боя, изнеможение и боль ушибов овладели мной, не позволяя сойти с места. Однако же тревога не покидала мое сердце, и я, превозмогая слабость, бросился к лежавшей Наани.

Брошенная на землю, она съежилась, прижав ладони к своему нежному горлу. На миг мне показалось, что жизнь оставила ее тело, ведь Наани лежала так тихо.

Отняв ее руки от горла, я увидел на нем царапины, однако опасных для жизни ран не заметил. Стараясь смирить ходуном ходившие руки, я снял панцирные перчатки, чтобы ощупать ее горло.

Определив меру полученных Моей Единственной повреждений, я все равно не смог унять эту дрожь: не только потому, что испытывал безмерные опасения за нее, но и потому, что только что завершил смертельный бой.

Чуть отдышавшись, я приложил ухо к сердцу Девы. Оно билось, тут жуткий страх во мгновение оставил меня.

Сорвав ранец со спины, я сотворил воды и плеснул еще шипевшую жидкость на ее лицо и горло, и тело Девы затрепетало.

Я хлопотал и хлопотал над нею, и, наконец, Наани вернулась к жизни. Впрочем, сознание не спешило возвращаться к ней, но потом она все вспомнила и задрожала.

Я объяснил ей, что Четверорукий убит и более не повредит ей; тогда Наани заплакала, потому что пережила ужасное потрясение, побывав в лапах столь мерзкой твари. Однако я обнял ее, и она сразу успокоилась.

Потом я опустил Наани на землю — так, чтобы она не видела трупа желтого зверочеловека. Спрятав Дискос от ее глаз, я надел ранец и взял Деву на руки, держа Дискос возле нее. Но она принялась возражать, настаивая на том, что должна идти, ведь я так устал после битвы, но я все же понес ее, а когда поставил на ноги, оказалось, что колени ее дрожат, так что Наани не имела сил не только чтобы идти, но даже чтобы стоять. Тогда я снова взял ее на руки — с поцелуем.

Слабость заставила Наани совсем притихнуть. По пути я сперва говорил ей ласковые слова, но потом обратил внимание на окрестности, потому что у меня на руках Дева успокоилась и почувствовала себя лучше. Я внимательно оглядывался, чтобы нас не застала врасплох никакая тварь, затаившаяся в кустах, которые образовывали здесь довольно густые заросли. Наконец я поднялся на самый гребень и ощутил прилив радости. Передо мной оказались огни, пылавшие возле входа в ущелье. Мы вышли в точности туда, куда хотели, и теперь нам предстояло пройти всего две или три мили, а я опасался промахнуться на целую дюжину миль.

Я сказал об этом Деве, и она разделила мою радость. А потом, напрягая все силы, мы заторопились вперед, так что уже через час вступили в ущелье. Я ощущал огромное утомление, потому что нам пришлось идти тридцать шесть часов — с великими трудами, испытав на пути ужасные события. Повернувшись спиной к ущелью, я сам сочувственным тоном предложил Наани навсегда проститься с родным краем. Она попросила опустить ее на землю, и я выполнил просьбу моей Девы, осторожно поддерживая Наани под руку, пока она безмолвно вглядывалась во мрак.

Наконец едва слышным голосом она спросила меня, где искать Малую Пирамиду. И вновь отдалась воспоминаниям. По прошествии некоторого времени я заметил, что Наани никак не может проститься со всем, что прежде составляло весь ее мир, с погибшими друзьями.

И я молчал, глубоко сочувствуя Деве… Истинно, до самого конца вечности не найдется более человека, который увидит сей жуткий край, где моя Дева провела свою молодость, где осталась могила ее Матери, где погиб Отец и все, кто был близок ей. Смерть до сих пор гуляла по этой земле, забирая уцелевших.

Потом Наани затрепетала в моих руках, и я понял, что она старается сдержать слезы; и все же они хлынули — ведь я был рядом и обнимал ее, и ей некого было стыдиться.

Наконец я шевельнулся, желая показать, что пора начинать спуск, но Наани остановила меня на мгновение, чтобы попрощаться в последний раз, а потом, горько всхлипывая, повернулась спиной к своей родине вместе со мной. Скорбные воспоминания переполняли душу моей Девы, и память о пережитых ужасах и страшном одиночестве не оставляла ее. Поэтому я немедленно взял ее на руки, она спрятала заплаканное лицо на моей груди, и, не скрывая нежности, я целый час или более нес ее вниз. Наконец Наани притихла, и я понял, что она уснула в моих руках.

Так мы простились с этим Темным Краем — на веки вечные.

Целый час нес я свою Деву вниз по ущелью, и уже настолько устал, что едва не падал и все спотыкался из-за предельного утомления.

Тут я сообразил, что пора мне немедленно найти место для ночлега, чтобы, заснув на ходу, не упасть вместе с Девой.

Присматриваясь к стенам ущелья, я шел этот час словно во сне; задремывал и просыпался, напрягая всю свою волю; ущелье казалось мне совершенно незнакомым, словно я вдруг попал в какую-то неведомую теснину.

Но наконец я увидел приметы, памятные мне по путешествию в ту сторону. Заметив огромное жерло, из которого бил рудый огонь, я вспомнил, что возле него находились пещеры. И то, как мечтал я тогда, чтобы мне было позволено выручить Наани из беды, и заночевать с нею здесь, в безопасности, на обратном пути.

Вы сочтете мою радость детской; однако твердо рассчитывать на удачу, на счастливый исход было просто немыслимо; но я все же мечтал об этом, если память меня не подводит. Я шел вперед. Позади большого жерла, по правую сторону от него, виднелись крохотные пещерки.

Их было семь в левой стене великого утеса, и любая из них могла стать для нас уютным и безопасным убежищем, если только мы сумеем добраться до нее.

Пока еще удача не оставила нас, и Силы Зла, царившие на просторах Ночной Земли, не повредили нам; однако надеяться на то, что так и останется впредь, я, конечно, не мог. Как знать, может быть, какое-нибудь чудовище уже преследует нас и заберет наши жизни во сне, если только мы не отыщем себе надежного укрытия. Лучше было бы спуститься подальше, однако этому мешала одолевавшая меня усталость. Если бы мы сумели устроиться в самой верхней пещере, не всякому чудовищу хватило бы силы добраться до нас, не предупредив шумом о своем приближении.

А потом его встретил бы Дискос, а он — враг могучий.

Теперь пора было просыпаться и Деве, и я поцеловал ее, разбудив легким прикосновением губ, и сказал, что нашел место, удобное для ночлега.

Еще в полусне она огляделась, пока я опускал ее на ноги, а потом принялась корить себя, что позволила мне нести ее по ущелью. Но я лишь снова поцеловал Наани, еще пошатывавшуюся со сна и такую хорошенькую. Поцеловав меня в ответ, она до конца проснулась и объявила, что любит меня — навеки и до смерти.

Потом я полез к верхней из пещер, велев Наани пока походить внизу, чтобы она размялась и совсем проснулась — иначе ей будет трудно лезть на скалу.

Проникнув в пещеру, я обнаружил, что в ней уютно и сухо, и сердце мое возрадовалось. В ней было тепло, потому что свет, исходивший от огненного жерла, согревал камни, делая пещеру в высшей степени пригодной для сна.

Спустившись к Наани, я сообщил, что лучшего укрытия нам не найти, а потом помог подняться наверх. Наконец мы устроились внутри пещеры, радуясь безопасности и теплу. Однако прежде чем отойти ко сну, я отстегнул ремешки с кисета и ранца и вновь спустился в ущелье. Отыскав там увесистый камень, я привязал его к спине, и вновь поднялся к пещере; Дева же, волнуясь, следила за мной. Наверху я пристроил камень у самого входа, поставив его так, чтобы малейшее прикосновение послало его вниз. Любое заинтересовавшееся нами чудовище, сбросило бы камень на дно ущелья — едва ли во вред себе, но шум должен был пробудить меня.

После мы собрались спать, и Наани расстелила плащ, чтобы мы могли лечь на него; ведь в пещере было достаточно тепло, и мы могли не укрываться.

Мне было все равно — ведь я не снимал панцирь — однако забота Девы растрогала меня, как ее нежелание разлучаться со мной даже на время сна. Потом мы легли, но прежде она поцеловала меня в губы, с любовью и скромностью. Кажется, мы уснули в одно мгновение.