Мистер Глен вышел вместе со мной.

— Надо познакомить тебя с шофером, — сказал он.

За рулем старого «штеера» сидел грузный мужчина лет сорока, о котором я пока знал только то, что его зовут Курт и что он вместе с его «штеером» взят нами на временную работу.

— Приятное занятие — потрепать нервы красным, — сказал он, когда мы познакомились. — Я этим делом уже занимался — до самой Волги прорвался.

— Вы были солдатом? — спросил я.

Он молча вынул из кармана и показал мне железный крест на ленточке.

Мы договорились, что завтра утром он приедет за мной пораньше. И когда я в семь утра вышел из отеля, Курт со своим «штеером» был уже на месте.

Мы поехали в Восточный Берлин. Как только миновали зональную границу, нам пришлось остановиться — наперерез машине выбежала стайка девушек в национальных костюмах. Они вручили нам по маленькому букетику красных гвоздик и по белому флажку с эмблемой фестиваля.

— Поздравляем вас с открытием фестиваля! — весело и вместе с тем торжественно произнесла высокая темноволосая девушка с милым курносым лицом. — Добро пожаловать!

— Поди сюда, — улыбаясь, сказал ей Курт.

Она приблизилась.

— Твой отец немец?

Она кивнула.

— А мать?

Она снова кивнула.

— А ты, красная сучка, кто? — Курт швырнул ей в лицо цветы и включил скорость — машина рванулась вперед.

Когда мы отъехали немного, я сказал:

— Прошу вас впредь ничего подобного не делать. Вы можете сорвать мне всю работу.

Курт сквозь зубы сказал:

— Жаль, автомата нет под рукой.

Я повторил свою просьбу в более категорической форме. Курт промолчал, только чуть заметно кивнул.

Несмотря на ранний час, на улицах было многолюдно — все шли к стадиону.

На Александрплац мы зашли позавтракать в украшенный флажками открытый павильон. Народу там было полным-полно. У стойки тесно и весело, продавец еле успевал откупоривать бутылки с пивом.

Курт тихо сказал мне:

— Ну как быть спокойным? Ведь это немцы, которых красные разбили в лепешку. А им, посмотрите, весело. Я готов свой железный крест растоптать ногами…

Мы приехали в район, где жила советская делегация. Оставив машину в переулочке, порознь подошли к подъезду института, превращенного в общежитие. Курт сказал мне, что по полученной им инструкции он обязан всегда находиться неподалеку от меня.

Возле входа в институт десятка два немецких ребятишек окружили высокого парня богатырского сложения, который раздавал им значки. Несколько русских парней и девушек, смеясь, кричали ему что-то. Я подошел поближе. Русский юноша лет семнадцати стал рассматривать укрепленный на кармашке моего пиджака фестивальный знак работника прессы.

— Давайте менять, — сказал он и протянул мне значок.

— Нельзя, — сказал я по-русски. — Это служебный знак корреспондента, по нему нас пропускают на фестивальные события.

— Вы из "Комсомолки"?

— Что значит "Комсомолки"? — не понял я.

— Ну, из "Комсомольской правды", — почти обиделся паренек.

— А-а, нет-нет! — улыбнулся я. — Я из немецкой газеты.

— И так хорошо говорите по-русски?

— Я русский.

Паренек быстро отошел к своим товарищам и вскоре вернулся еще с тремя русскими.

— Здравствуйте, — сказал парень в светло-сером костюме и протянул мне руку.

— Здравствуйте, — ответил я и увидел Курта, который пробивался ко мне через толпу ребятишек. Откровенно признаться, в эту минуту я даже обрадовался, что он здесь.

— Вам нужно с кем-нибудь из наших побеседовать? — спросил парень.

— Просто захотелось посмотреть на своих земляков.

— А вы здесь давно?

— Я здесь родился. У меня мать русская.

— Вы из газеты союза свободной немецкой молодежи?

— Нет, из социал-демократической.

— Из Западной Германии?

— Да.

— О, это интересно! — воскликнул он. — Значит, ваша газета за фестиваль?

— Мы занимаем позицию наблюдателя.

— Удобная позиция, ничего не скажешь, — произнес он, бесцеремонно разглядывая меня. — Ну, наблюдайте, мы вам мешать не будем.

Они вернулись на крыльцо. И в это время в дверях института появился Поляков.

— А, Штаммер! — сказал он, увидя меня, и подошел ближе. — Привет, коллега! Первые наблюдения? — Он показал на немецких ребятишек и рассмеялся: — Типичная история — русские вербуют немцев в компартию.

Это было смешно, и я посмеялся вместе с ним.

— Вот какая слава у ваших социал-демократов, — продолжал Поляков, — советские делегаты не захотели с вами разговаривать. Но это, конечно, глупо… — Он вырвал листок из блокнота, написал на нем что-то и протянул мне: — Это мой телефон в отеле «Палас». Если что понадобится, звоните, я вам помогу. Меня можно застать или рано утром, или поздно вечером… Черт возьми! — воскликнул он, посмотрев на часы. — Опаздываю! Пока!

Около стадиона во все стороны расплеснулась огромная толпа. Я сказал Курту, чтобы он не уходил далеко от машины, но в ответ он вынул из кармана такой же, как у меня, корреспондентский значок и, прикрепив его к своей пестрой техаске, пошел вслед за мной.

Зрелище открытия фестиваля меня потрясло. Первый раз в жизни я видел такое огромное скопление людей, абсолютно единых в восторженном отношении к тому, что происходило на стадионе. Уже знакомое мне чувство одиночества и своей незначительности здесь усилилось и постепенно перешло в тупой непроходящий страх.

Он заставил меня хлопать в ладоши, то и дело вскакивать с места, размахивать руками, вместе со всеми скандировать слово «мир». Но когда на парадный марш вышла колонна советской молодежи и стадион потряс взрыв восторга, я, не владея собой, вскочил и, расталкивая людей, убежал со стадиона…

Курт, сидевший поодаль от меня, очевидно, не сразу заметил, что я ушел, и мне пришлось долго ждать его возле машины и все время слышать восторженный рев стадиона.

Но вот Курт пришел. Молча он залез в машину и, только когда я сел рядом, сказал:

— Мастера устраивать спектакли, ничего не скажешь…

Как я был благодарен ему за эту мысль! Ну, конечно же, все это очень здорово подстроено, чтобы обмануть людей, заставить их поверить, будто коммунисты хотят мира.

Вечером на оперативном совещании у мистера Берча каждый снова коротко докладывал о работе своей группы. Я слушал их, и на душе у меня становилось спокойнее — люди делали свое дело, не обращая ни на что внимания. Должен делать свое дело и я.

Все время, пока шло совещание, окна зала освещали разноцветные всполохи. Это в Восточном Берлине взлетали в небо ракеты и фейерверки. Все невольно поворачивали головы к окнам, и в конце концов мистер Берч распорядился опустить шторы.

— День прошел неплохо, — сказал он в заключение. — Мы произвели разведку плацдарма и сил противника. Мы убедились, что плацдарм нам вполне доступен и противник у нас достойный. Остается только неуклонно выполнять намеченный план. Благодарю вас, господа!

Я рассказал мистеру Берчу и Глену о встрече с Поляковым и положил на стол бумажку с номером его телефона.

— Это ве-ли-ко-леп-но! — воскликнул мистер Берч. — Поздравляю вас, Коробцов. Вы все настойчивее и успешнее опровергаете мое мнение о вас.

Утром меня познакомили с планом операции "Золотая рыбка". Я должен был сообщить Полякову, что около двухсот юношей и девушек Франкфурта из социал-демократического союза хотят попасть на фестиваль, но у них нет на это денег. Их представители, которые якобы уже находятся в Берлине, хотят встретиться с каким-нибудь советским представителем.

— Русские слишком заинтересованы, в расколе молодой социал-демократии. Они наверняка дадут на это деньги, — сказал мистер Берч. — Момент передачи будет снят на кинопленку, а затем в Западном Берлине созовут пресс-конференцию. Таким образом мы разоблачим истинных хозяев фестиваля, которые покупают молодежь на свои советские деньги.

Я должен был снова встретиться с Поляковым… Позвонил ему в полночь. Никто не ответил. Позвонил через час. Снова никого. И только под утро я услышал его голос.