— Ну что ж, — подхватил консул, улыбаясь. — Если вы возвращаетесь домой с недобрыми целями или мыслями, страх ваш понятен.

— Что вы… имеете в виду? — спросил я.

— А как же? Ведь только в этом случае можно бояться ехать домой. Но вы сказали, что лучше умереть, чем жить на чужбине.

"Вот оно, начинается", — подумал я и, как только мог, спокойно сказал:

— Мой страх совсем другой. Для меня возвращение домой — это возвращение в детство, от которого, я знаю, ничего не осталось. Поймите меня…

— Понимаю… понимаю, Коробцов, — сочувственно сказал консул. — Конечно, вам должно быть боязно. Но, как говорится, дома и стены помогают, о вас там позаботятся. Меня, откровенно сказать, тревожит только одно — вы выросли в чужом мире и вам будет нелегко понять благородные принципы советской жизни.

— Я буду стараться, — сказал я.

— Тогда вам будет хорошо. Желаю счастья.

Консул вызвал дежурного и распорядился накормить меня.

— Ехать на голодный желудок — последнее дело, — засмеялся он.

Вскоре мы выехали. Оба сотрудника консульства, Валерий Иванович и Эдуард Борисович, были довольно молодые люди. Они завалились каждый в свой угол машины и вскоре заснули. Я сидел впереди, рядом с шофером, который сосредоточенно следил за дорогой, и не решался заговорить с ним.

Машина мчалась со скоростью сто, а иногда и сто двадцать километров.

Туманным утром мы подъехали к границе между Западной и Восточной Германией. Автостраду перегораживал шлагбаум, возле которого стояли часовые. К нашей машине подошел западногерманский офицер, он взял наши документы и пригласил пройти с ним в здание пограничной комендатуры.

Офицер быстро просмотрел документы дипломатов и шофера, возвратил их владельцам. Прочитав мои бумаги, он внимательно посмотрел на меня, сказал "айн момент" и вышел из комнаты. Минут через десять он вернулся в сопровождении майора.

— Господа, вы можете пройти к машине, — сказал майор дипломатам и шоферу и обратился ко мне: — С вами нам надо поговорить.

— В чем дело? — недовольно спросил Валерий Иванович, — Мы едем вместе и никуда отсюда без него не уйдем.

Майор сел за стол и пригласил меня подойти поближе.

— Господин Коробцов Юрий? — спросил он.

- Да.

— Вы добровольно едете в Советский Союз?

— Да, вполне.

Майор посмотрел мои бумаги и сказал:

— Я не вижу в документах вашего заявления о желании покинуть Западную Германию.

— Оно, наверное, осталось в советском посольстве, — спокойно сказал я, но душа моя, что называется, ушла в пятки.

— С каких это пор такое заявление стало для вас обязательным? — вмешался Валерий Иванович.

— Я разговариваю не с вами, — вежливо ответил ему майор и снова повернулся ко мне: — А вы такое заявление действительно писали?

— Конечно, — ответил я.

— А вы могли бы написать такое же заявление сейчас?

— Могу.

— Мы протестуем! — возмутился Валерий Иванович. — Не вы решаете вопрос о выезде из Западной Германии.

— Тогда мы вынуждены задержать господина Коробцова и провести необходимую проверку, — невозмутимо произнес майор.

Дипломаты посоветовались между собой, и Валерий Иванович обратился к майору:

— Хорошо, пусть Коробцов напишет заявление, но одновременно мы напишем свой протест против ваших незаконных действий.

— Как вам будет угодно, — сказал майор и протянул мне лист бумаги.

Прошло не меньше часа, прежде чем мы смогли продолжать путь. Майор вышел к шлагбауму и, когда я уже сидел в машине, близко наклонился ко мне:

— Господин Коробцов, вы имеете последнюю возможность заявить, что вас увозят принудительно.

Я захлопнул дверцу перед его носом. Машина тронулась.

Спустя три часа мы были уже в Берлине, в доме советского посольства на улице Унтер-ден-Линден.

ТО, ЧЕГО НЕ ЗНАЛ ЮРИЙ КОРОБЦОВ

Проверка сообщенных Юрием данных о себе ничего существенного работникам консульства не дала. В этом смысле легенда, разработанная американской разведкой, оказалась неуязвимой. Подозрение вызывало только то, что все его письма в советские представительства никем не были перехвачены и, как показало исследование, не вскрывались. На всякий случай послали запрос в Москву и уже на другой день получили ответную шифровку. Наша разведка располагала сведениями о том, что примерно в 1950 году во Франкфурте-на-Майне при американском разведывательном центре проходил индивидуальную подготовку русский парень, имя которого установить не удалось. Находившееся в шифровке описание его внешности во многом совпадало с обликом Юрия Коробцова.

Было решено выдать Коробцову разрешение на возвращение в Советский Союз, но все дальнейшие заботы о нем взяла на себя разведка.

В свою очередь, американская разведка, заботясь о правдоподобии придуманной для Коробцова версии, решила оказать ему последнюю помощь, и по их заданию была разыграна сцена на пограничном пункте. Подозрение майора, что Юрия везут из Западной Германии в принудительном порядке, должно было убедить сопровождавших его людей, что отъезд Юрия никак не связан с какими-нибудь тайными заданиями. Но для наших работников эта сцена стала еще одним подтверждением их подозрений.

Очевидно, для всякого человека возвращение на родину после долгой разлуки с ней — большое душевное потрясение. Даже для такого, который, как я, возвращается на родную землю по приказу службы, враждебной его родине. Впрочем, должен сознаться, я и не считал себя врагом своей родины, я искренне думал, что принимаю участие в ее освобождении от коммунистов. Во время полета из Берлина в Москву я с волнением смотрел на плывущую внизу родную землю и побаивался русских, сидевших рядом со мной в самолете.

Мистер Глен не раз говорил: "Тебе все там чужое", и мне это казалось правдой — иногда даже собственное детство казалось не своим. Но когда мистер Глен говорил: "Тебе там поможет ненависть", я не мог себе реально представить, кого и за что я должен там ненавидеть. Незаметно я рассматривал людей, с которыми летел. Как узнать, кто из них коммунисты — мои главные враги?..

Мне обещали, что на московском аэродроме меня встретит представитель аэрофлота, который вручит мне железнодорожный билет до Ростова и поможет добраться до вокзала. Но меня никто не встретил.

Дежурный аэропорта, видимо, искренне хотел мне помочь, но никуда не мог дозвониться.

— Сегодня короткий день, суббота, — сказал он огорченно. — Прямо не знаю, что с вами делать…

Он снова начал звонить в Москву и в конце концов сказал мне, что завтра на аэродроме будет представитель агентства «Интурист», который мне поможет.

До наступления вечера я слонялся по залам, выходил на перрон, с удивлением наблюдая ночную работу аэропорта. Я знал, что Советский Союз наглухо отрезан от всего мира непроницаемым железным занавесом, — мне это внушали не один год. А сейчас я то и дело слышал радиообъявления, в которых звучали названия многих городов мира.

В зале ожидания возле буфета аппетитно пахнет кофе, на прилавке разложены бутерброды с икрой, колбасой, сыром. Со второго этажа, где ресторан, доносится запах жареного мяса. Мне все больше хочется есть. В моем пальто, между слоями ватина, зашиты пятьдесят тысяч рублей, но я имею право воспользоваться ими только в случае самой крайней необходимости. А сейчас надо ждать. В таких случаях рекомендуется думать о чем-нибудь очень важном или вспоминать приятное. И постараться гаснуть.

В зале ожидания я сел на деревянную скамью, вытянул ноги и закрыл глаза… Но оказалось, что ничего приятного оказать своей памяти я не могу. "Ну что ж, — подумал я, — у меня все приятное еще впереди. "Все впервые" — так меня называла Нелли. Буду вспоминать о ней". Память, как волчок, вертелась на одном месте — ночь в загородном ресторане, когда праздновали мой день рождения.