Наблюдение за Юрием продолжалось в поезде и потом в Ростове.

И когда он наконец заснул в коттедже турбазы, в одном из кабинетов городского управления безопасности зазвонил телефон. Звонок разбудил капитана госбезопасности Рачкова, который сопровождал Юрия в поезде. Звонил лейтенант Сорокин — в этот вечер он вел наблюдение за Юрием.

— Сейчас Коробцов, наверное, спит, — докладывал лейтенант. — Час назад он вышел из коттеджа и направился на шоссе. Стоял там около сорока минут. В книге отзывов столовой он по просьбе повара сделал благодарственную запись. Так что мы имеем образец его почерка и автограф. Десять минут назад я сдал пост лейтенанту Губко.

— Спасибо. Идите спать. — Капитан Рачков положил трубку, подумал и, снова взяв трубку, заказал Москву.

Его соединили через несколько минут.

— Дмитрий Иванович? Рачков говорит. Ничего существенного. Сейчас спит. Завтра за ним на турбазу приедут заводские ребята. Как условлено, они знают лишь его официальную легенду и поэтому искренне хотят сделать все, чтобы он почувствовал себя в бригаде, как в родной семье. С завтрашнего дня он уже будет жить вместе с бригадой в заводском общежитии… Хорошо… Спасибо.

Там, в Москве, майор Храмов положил трубку и прошел в кабинет полковника Игнатьева. Доложив о разговоре с Ростовом, он сказал:

— А может, не тянуть, взять его, пока он не совершил преступления. А после устроить на тот же завод.

— А если он не даст показаний? А если ему вдобавок дана явка в Ростове? — спросил полковник и, не дождавшись ответа, продолжал: — Нет, нет, мы поступаем правильно во всех отношениях. Во-первых, случай не стандартный. Мы знаем, что они готовили его в одиночку. Но мы не знаем, как для него организована связь. Это надо установить. Во-вторых, наша операция — это еще и борьба за душу Коробцова. Противники решили, что они вырастили послушного робота, говорящего по-русски. Наша задача — предпринять все от нас зависящее, чтобы Коробцов сам понял, что с ним произошло. В этом — идеологическая сущность нашей операции.

Меня разбудил энергичный стук в дверь. На часах — половина седьмого утра. Я быстро встал, было очень страшно, меня прохватывала дрожь. Но испугался я напрасно — это приехали за мной ребята из молодежной бригады токарей машиностроительного завода, где мне предстояло работать.

Мы познакомились. Одного звали Алексей — это бригадир. Другого — Коля, он был очень маленький, прямо школьник. Третий — Митя. Они сразу заговорили со мной просто, непринужденно, будто знали меня сто лет.

— Поехали, Юрий, на завод, — сказал Алексей. — Надо до смены успеть познакомить тебя со всей бригадой и, как говорится, ввести в курс.

— Сразу на завод? — удивился я.

— А чего тянуть? Работать так работать.

— Но ведь сначала мне нужно оформиться, — сказал я.

— Никакой бюрократии! — сказал Алексей. — Все уже договорено, и ты в нашей бригаде. Для тебя даже койка в общежитии приготовлена. Нам квалифицированные токари во как нужны. — Он провел ребром ладони по горлу. — Оформят, за этим дело не станет.

На завод мы ехали в трамвае. Ребята, перебивая друг друга, объясняли мне, где мы едем.

— Красивый город, верно? — спросил Коля.

Я ответил не сразу.

— Юра, брат, повидал всякие города, — сказал Алексей Коле. — Это ты, кроме Ростова, света не видел.

— А Балаклава? — задиристо сказал Коля.

— Мы его зовем "Клава из Балаклавы", — пояснил мне Алексей. — Он в Балаклаве родился.

Ребята мне нравились, но я не мог унять волнения. У входа в цех нас поджидали еще пять человек, среди них была одна девушка.

— Соня Бровкина, — сказал Коля и добавил: — Такая фамилия дана ей за ее соболиные брови.

У девушки действительно были удивительные брови — черные, длинные, пушистые.

Мы расселись на груде досок, и Алексей сказал:

— Вопрос один — о новом нашем товарище Юре Коробцове. Мы должны разъяснить ему, кто мы, что делаем, какие задачи перед собой ставим.

— Как у тебя с образованием? — строго спросила Соня.

— Пять классов здешней ростовской школы еще до войны, и все, — ответил я.

— Значит, надо поступать в вечернюю школу, — так же строго сказала Соня. — У нас в бригаде все учатся, все должны получить среднее образование. А бригадир уже в вечернем институте занимается.

— Со школой не проблема, — сказал Алексей.

— Насчет выработки… — заговорил угрюмый парень в потрепанном черном кителе. — Мы из смены в смену меньше ста трех процентов не даем. Это значит — работать надо ответственно…

— Погоди ты, — остановил его Алексей. — Юре сперва нужно станок освоить. На это клади неделю — не меньше.

— А план на него ведь будут давать?

— Ну и что! Поднажмем всей бригадой и будем пока выполнять и его норму.

Потом мы прошли в цех, и Алексей подвел меня к станку:

— Кумекаешь хоть маленько?

Станок был похож на тот, на котором я проходил обучение, но с дополнительным полуавтоматическим устройством. Только к концу смены я самостоятельно обточил болт. Автоматика, которая в объяснениях бригадира выглядела сплошной радостью токаря, для меня обернулась сплошной мукой. Станок думал и действовал быстрей меня.

— Ничего, Юра, ничего, — утешал Алексей. — Главное у тебя есть — ты кумекаешь, что к чему. Дня два-три, и дело пойдет…

После смены бригада в полном составе повела меня в общежитие, которое находилось недалеко от завода. Это был новый пятиэтажный дом. Шестеро ребят занимали две комнаты.

Меня поселили в комнату с маленьким Колей, Леонидом и бывшим матросом Кириллом.

Вскоре все они ушли в вечернюю школу. У меня болело все тело, и я прилег.

Я думал о том, что мистер Глен, как всегда, оказался прав. Он говорил, если я буду вести себя правильно, я обоснуюсь здесь без всяких трудностей. Значит, я имел все основания быть довольным собой.

Когда я проснулся, в комнате царил полумрак. За столом сидели ребята, ужинали и тихо разговаривали.

— Проснется, объясним ему, что убираемся сами, по очереди, — сказал Коля.

— Но он же до получки ничего не даст на шамовку, — сказал, немного заикаясь, Леонид.

— Разложим на троих, потом отдаст, — пробасил Кирилл. — Но в дальнейшем чтоб все было на равных. Я не согласен с Сонькой, что мы должны нянчиться с ним, как с больным сироткой. Парень он крепкий, и, если в башке у него мозги, он сам все поймет.

— Не забудь — он вырос на чужой закваске, — сказал Леонид.

— Пусть сама Сонька и занимается с ним, — сказал Коля.

— Три часа отхрапел, можно будить. — Кирилл встал из-за стола и подошел ко мне.

Я закрыл глаза.

— Юра, подъем, — произнес он басом у самого моего уха. — Ужин на столе.

Когда я сел к столу и принялся за яичницу с колбасой, Кирилл спросил:

— А ты готовить умеешь?

— Не приходилось.

— Ты все же присмотрись, как мы готовим, — добродушно сказал Кирилл.

За чаем Коля попросил:

— Рассказал бы ты нам, Юра, как там, в капитализме, жмут рабочего человека.

— Я этого не видел, — сказал я и увидел удивленные взгляды ребят. — Ну, правда не видел!

— Как это — не видел? — возмутился Кирилл. — Сам работал у станка и не видел?

— Может, ты не знаешь, как капиталист делает свое богатство? — спросил Коля.

Я молчал. Леонид, не замечая, что Кирилл делает ему какие-то знаки, продолжал:

— Да ты что, слепой, что ли? Там же все построено на том, что тысячи людей работают, обливаясь соленым потом, а богатства, которые они создают, неизвестно почему присваивает один человек — хозяин.

— Как это — неизвестно почему? В Германии, например, есть такой промышленник Крупп, — сказал я.

— Знаем, Альфред Крупп, — уточнил Кирилл.

— Немцы с его именем связывают всю историю могущества Германии, — сказал я, вспомнив, с каким уважением о династии Круппов говорил немецкий рабочий дядюшка Линнель, который учил меня токарному делу.