Но так было прежде, до тех пор, пока он поднимался по служебной спирали. И ему казалось, что с каждым новым подъемом он становился умнее, сильнее, необходимее в жизни государства. Окружающие говорили ему то же самое.

Теперь же внезапный провал, как замыкание тока в сердце, потряс его, и ему стало казаться это катастрофой. Но причин катастрофы Савва не знал и потому не мог сказать старшему брату, в чем его вина…

– Теперь-то что делать собираешься? – прервал Денис его невеселое раздумье.

– А? Что делать, говоришь? Опять директором на завод послали… Пока, значит, послали…

– Ну, что ж, опыт у тебя теперь наркомовский. Берись за завод.

– Делом займемся, а стыд побоку!

– И стыд твой, Савва, другому не подкинешь. Горек хлеб руководителей, ответственность не штаны, не сбросишь ее. Однако духом-то не падай, не нудься. Бывает хуже… Приходи к нам, потолкуем, с теоретической стороны заглянуть на твою осечку поможет Матвей. У Юрия тоже глаз свежий.

– У вас я был, поплакался на груди Любови Андриановны. А Матвей что? Удачник. Сияет, острит. Юрий – секретарь парткома. Трудно ладить с ним, Денис Степанович. Был он в ЦК, с докладом о заводе. Мимоходом под ложечку двинул. Словом, облил и меня густо.

– Дуги гнул? Не похоже на Юрия, – сказал Денис, грозно хмурясь. – Вернется из горкома – поговорю.

– Сгущал краски. Горяч и нетерпим. Хотя я и любил прежде сталкиваться с ним – искры летят, – однако сработаюсь ли сейчас?

– Ты старше, подскажи парню. К хорошему слову Юрий не глух. Не дипломатничай с ним, зоб не надувай. Правда выше жалости, Савва. Виноватых не ищи. И откуда взялась у тебя привычка смотреть сверху вниз? Назвала братом – норовишь в отцы.

– Почему прежде не говорил мне об этом? Эх, братка, лежачего бить легко.

– Поутихни. Говорил я тебе и раньше. Ты улыбкой заслонялся от меня, не пускал слова в душу. Сколько гордыни и сейчас: «лежащего бить». Если ты не замнаркома, то уже повержен? Выходит, я, рядовой, на усах да бровях по жизни ползу? Начальники стоят и все видят? Ты же не цапля, какая стоит на одной ноге, нос задрала, – безжалостно говорил Денис именно потому, что жалел брата, огорчался его неудачами, пока не примиряясь душой с крутыми мерами по отношению к нему.

Савва сказал, что заводу поручили в порядке эксперимента варить броневую сталь, правда, в небольшом пока количестве. Можно справиться на одном мартене.

Денис задумался. Эта новость связалась в его сознании с тем, что говорил ему Матвей о напряженности в мире. И еще вспомнилось: последний раз завод выпускал бронепоезда в 1919 году. С тех пор мартеновский цех выдавал обычный прокат, машиностроительные цехи – сельскохозяйственные машины, в том числе колесные тракторы.

– Так вот, Денис Степанович, возьмись-ка ты за броневую. С главным металлургом обсудите, изучите документацию.

– С молодежью возьмусь – с Сашей и Рэмом Солнцевым.

Секретарша просунула в дверь веселую, завитую голову, доложила, что вызванные на совещание люди собрались в приемной.

– Пусть входят, – сказал Савва. – Денис Степанович, ты мне вроде отца родного… Посиди, посмотри, как я прыгну сейчас в холодную воду. – Он прошел за дубовый на двух тумбах стол, резким движенцем загнал мягкое кресло в угол, сел на жесткий стул.

Как только вошли в кабинет начальники цехов, технологи и конструкторы, Савва объявил, подчеркивая каждое слово, будто читал декларацию:

– Ставлю вас в известность: во-первых, я освобожден от работы в наркомате.

Он умолк, предоставляя людям время прийти в себя. Убрал со стола в ящик различные мелкие предметы, которые накопил его предшественник: модель колесного трактора, кубок заводской спортивной команды, пепельницу, даже чернильный прибор с двумя башенками, туго забитыми цветными карандашами. Обладая редкой памятью, Савва никогда ничего не записывал.

– Не справился, братцы. Взлет орлиный, а слет куриный. – Савва прищурил жесткие глаза, закончил, как угрозу: – Во-вторых, директором завода, назначен я!

И теперь всем показалось, что он не покидал завода, всегда сидел за этим дубовым столом, положив на него свои огромные, в коричневых веснушках кулаки.

– На одном мартене будем варить броневую сталь. И это не все. Два новых цеха должны построить. Если у нас не хватит умения работать как следует, то я окажусь непригодным директором не только такого мощного комбината, а и конфетной фабрики. – Савва помолчал, а руки все гуще краснели, натекали, подбородок все тяжелее давил на воротник. – А кем вы, командиры производства, окажетесь, судите сами. Бить нас придется сухой палкой по самому больному месту! – Савва скосил глаза на главного инженера, человека застенчивого. – Вас это не касается! Вас, в виде исключения, будут бить сырой палкой.

Теперь исчезли в голосе хрипота и сухость, раскатисто гудели басовитые ноты. Перед людьми был прежний Савва, или «Молния», как прозвали его за ту бешеную стремительность, с какой обрушивался он на неполадки.

Денису противна была эта резкость, хотя он понимал и даже извинял Савву: за грубостью пытается скрыть стыд и уязвленное самолюбие. После Саввы выступил военный представитель на заводе, ядовитый сухонький старичок.

Денис ушел. У ворот завода, встретился с Юрием.

– Слыхал, как громыхнулся наш Савва?

– Знаю. А что, синяков много?

– Тяжело ему, сынок, тяжело. Ты бы поговорил с ним, посочувствовал, может быть, пожалел.

Юрий ответил очень мягко, с улыбкой:

– Жена пожалеет. – Закурил и добавил: – А успокоят подхалимы. Этого скота хоть отбавляй.

Денис удивленно взглянул выше рыжеватых густых бровей сына.

– Отец, не умею притворяться. Не удивил меня дядя Савва. Душевный механизм его ясен для меня, – говорил Юрий с категоричностью молодого человека, уверенного, что знает людей.

– Конечно, конечно, надо быть самим собой. Я ведь к тому… Понимаешь, он чего-то боится, ждет худшего, что ли… Петушится, шумит, а винты ослабли в душе. Меня не обманешь. Опасается за дальнейшее, ждет, говорю, еще удара.

– Каждый ждет того, что заслужил. Я, например, не жду ни ордена, ни выговора. Не за что пока.

– Не хорохорься. Не всегда награждают и бьют по заслугам. Ни за что ни про что бьют иной раз насмерть. Тяжело Савве. В общем, он к тебе придет в партком.

– Хоть он и богатырь, яркая личность, но без парткома ему не обойтись, несмотря на его наркомовский характер, – говорил Юрий жестко, хотя и был огорчен тем, что «скис» не кто-нибудь, а Крупнов Савва. – Он один прикатил или с семьей? Впрочем, уверен, что без семьи. Надеется, передумают в Москве и тотчас же снова кликнут к наркомовскому рулю. Хватит о гигантах. Знаешь, батя, плохо у нас в семье. Светлану жалко, все натянулось в ней до предела… Боюсь за Женю: тоскует по отцу. Ах, Женя, Женя, душа голуба!

Юрий прошел в партком. В приемной комнатке технический секретарь Марфа Холодова, пожимая широкими, пышными плечами, певуче говорила Рэму Солнцеву:

– Ни одно государство не удержится на холостяках. – И розовые пальцы ее порхали над клавишами пишущей машинки.

Рэм с улыбкой смотрел сквозь дым своей папиросы на грудь Марфы. Увидев Юрия, он вскочил со стула, прошел вместе с Юрием в кабинет. Отбрасывая назад красноватые волосы, загадочно улыбаясь умными нагловатыми глазами, сказал:

– Вам поклон. Угадайте, от кого?

Юрий редко краснел, зато если краснел, то до ушей, до корней волос, и тогда странным, чужим казалось выражение смущения на его чеканном, спокойном лице.

– Скажите, от мужчины или от женщины, и тогда я попытаюсь угадать. – Под наигранной небрежностью Юрий скрывал свое острое волнение.

– Среди мужиков у вас нет друзей: красивых и удачливых не любят. Им завидуют. Я первый завистник. Девушка кланяется, – сказал Рэм и помахал голубым конвертом. – Скоро приедет. В заводском поселке не найдется комнатушки? Помогите сестренке.

– Если она захочет. А то ведь откажется, да еще и обидится. Я немного знаю ее.