Лонгин Германик, римский сотник

Понтий Пилат, прокуратор Иудеи

Гай, Максимус, Кратон — римские солдаты

Мария Магдалина, жительница Вифании, бывшая блудница

Мария Иаковлева, Саломея, Береника — жены и матери учеников Иисуса Христа

Самуил, фарисей, слуга первосвященника Каиафы

Понтий Пилат ходит взад-вперед по Лифостратону, поигрывая кинжалом. Из-за сцены слышен истеричный шум толпы.

Сбесились все, как и всегда ведется

У этих иудеев перед Пасхой.

Вот люди! Что ни праздник — то погром,

А то и бунт. И стоит ли дивиться —

Что празднуют? Как тыщу лет назад

Их Бог детей Египта уничтожил,

И для чего? Чтобы какой-то вшивый,

Замызганный пророк собрал их орды,

И притащил сюда — из века в век

Морока трем империям великим:

Ахеменидам, эллинам и Риму,

А пуще всех их, вместе взятых — мне,

Несчастному…

Входит Лонгин, громко, по-солдатски ударяет себя в грудь и вытягивает кулак вперед, отдавая салют.

                     Германик Лонгин, сотник.

По вашему приказу, прокуратор,

Я здесь.

            А, наконец-то ты пришел.

Я слышал о тебе, Германик Лонгин,

Что человек ты честный, хоть и варвар,

В сраженьи храбр и взяток не берешь.

Вот ты-то мне и нужен. Подойди-ка,

И погляди в окно. Что видишь ты?

(выглядывая в окно)

Толпа евреев собралась на праздник.

На Пасху здесь всегда так шумно… Боги!

Нет, эти не на праздник собрались.

Я вижу между ними Человека…

Он связан, и оборван, и избит —

Они же его треплют, словно вихрь

Осенний треплет иву. Он в крови,

От глаз до бороды — а им, как видно,

Все мало крови… Кто это? Разбойник?

Детей убийца и насильник женщин?

Должно быть, преступлениям его

Числа и меры нет, раз до суда

Его казнит народ и рвет на клочья!

Не угадал, не угадал ты, Лонгин.

Ни женщин, ни детей не убивал он,

И в жизни не обидел комара.

Он — некто Иисус Галилеянин,

Пророк бродячий, вроде Иоанна,

Того, что Ирод год назад казнил.

Вы мне велите прекратить бесчинство?

Пошли ребят забрать его из рук

Толпы безумной, и на двор казармы

Доставить для допроса. А потом

Вернись ко мне с докладом.

                                          Гай! Кратон!

Входят солдаты.

Мы здесь, кентурион!

Со мной, на площадь.

Все трое уходят. Пилат снова начинает ходить по комнате, время от времени поглядывая в окно. Теперь у него довольный вид. Он посмеивается и обращается к тому, кого в комнате нет.

Ну что, Каиафа, старый ты бурдюк,

Прогорклым жиром доверху набитый?

Ты думаешь, что римский прокуратор

Тебе слугой на побегушках будет?

«Того распять, другого обезглавить,

А третьего помиловать»?

(на улице шум толпы переходит в разочарованный вой)

Ну, нет.

Я римлянин, и потому хозяин

В стране твоей. Кого хочу — казню,

А захочу — помилую… Закон мой —

Приказы Кесаря да прихоти мои.

Входит Лонгин, салютует.

Мой повелитель! Узник у толпы

Благополучно отнят и доставлен

На двор казармы.

                           Оставайся здесь.

Я допрошу его. Приказов жди.

Лонгин остается один, слегка прохаживается по комнате и выглядывает в окно.

Земля чудная, а народ и того чуднее. Расскажу дома, что тут водятся лошади с двумя горбами на спине и со змеиной головой — так подумают, что мне солнцем голову напекло и мозги к шлему приварились. Или взять хотя бы этого ихнего Бога. Выдумают тоже — один Бог! Да как же можно жить с одним? Если на меня, скажем, обидится Вотан — то меня перед ним очистит Фрейр. Или Тюр будет мне заступником, или Хеймдалль. А как быть, если Бог один, и такой могучий, что с ним никак договориться нельзя? Вот потому-то они тут такие бешеные. Это ж надо было придумать — требовать казни за то, что человек называет себя Сыном Бога. От богов рождаются герои. И у нас так было, и у римлян, и даже у греков этих позорных. Ну так устройте человеку испытание — пусть покажет, чего он стоит! Если он сын Бога — отец ему пропасть не даст, а если нет… значит, туда ему и дорога. Нет, напали как девки на удачливую подружку — да еще подлостью: ночью выследили, взяли предательством… А впрочем, не взяли бы так героя. Герой бы их раскидал как чурки…

Двое солдат вталкивают в комнату растрепанную женщину.

Кентурион! Эта девка крутилась тут и что-то вынюхивала. Что делать с ней будем?

Лонгин придвигает к себе табурет, садится. Солдаты подводят женщину ближе к нему.

Ты кто?

Мария из Магдалы. Так произносите мое имя вы, римляне. У нас говорят — Мириам.

А я знаю ее. Три года назад она спала с Требоном, командиром второй манипулы. И еще с Кассием, чиновником из налоговой службы. И еще…

Кратон, я кого допрашиваю — тебя или ее?

Это правда. Я была блудницей. Пока не встретила Его.

Кого?

Учителя. Человека, которого твои солдаты повели на внутренний двор.

Он твой муж?

Нет.

Любовник?

Нет. Он Учитель, праведник.

Если Он праведник — то почему с Ним так обошлись?

Потому что не могли обойтись иначе. Его свет палил их. Он был так бел, что они ясно видели, как они черны. Блудницы и мытари принимали Его прощение — а они не смогли.

Ну, женщина, ободрись духом! Если вина твоего Учителя только в том, что Он слишком хорош для Срединного Мира — то Рим не карает за такую вину. Прокуратор разберется и отпустит его. По правде говоря, я думаю, что прокуратор отпустил бы Его, даже если бы он был виновен в насилии над весталкой: он ненавидит Каиафу. Так что хватит лить о Нем слезы как о мертвом, Мириам.

Это дело решают не Прокуратор и не Каиафа.

Кто же?

Господь Бог Всевышний.

Тогда тем более твоему Учителю нечего бояться. Ведь боги справедливее людей.

Господь милосерден. И потому Сын Божий будет убит.

Ты бредишь, женщина! Да за что же Бог может приказать убить Своего Сына?