– Прощай, мой брат, – сказал Факундо, – по голосу я поняла, что слезы душили его. – У меня не было брата, и ты им стал. Прощай, мой брат!

– Прощай, мой брат, – сказала я, и словно колья застревали в груди, мешая говорить. – У меня есть братья на этой земле, но не было лучше брата.

Захрустел песок на прибрежной полосе: кто-то приближался сзади. Это был Кандонго.

– Вы скоро? Что это с вами? Шевелись, эй, Каники! Без вас мы не отплывем.

– Я остаюсь, – сказал Каники.

– Ах, раздери меня семь чертей… Я остаюсь с тобой, если позволишь.

Каники посмотрел на красавца портняжку и впервые улыбнулся.

– Ну что ж, если не шутишь, – сказал он. – Мы креолы, чего мы не видали в Африке? Кроме разве что вот их… Прощайте и знайте, что я люблю вас, пока жив.

– Прощай, – сказал Пипо, – я буду с честью носить имя, которое ты мне дал.

Прощай! Прощай! Это слово звенело в ушах, и пятки словно прирастали к земле, словно не впереди, а позади сиял призрак дома с золотыми ставнями. Я не помню, как поднялась на корабль. То ли я плакала, то ли была сама не своя? Загремели якорные цепи, заскрипели снасти, корабль дрогнул, как живой. На берегу хлопнул ружейный выстрел. В ответ я разрядила оба ствола Лепажа. Это было последнее приветствие названому брату.

На Ямайке не стояли и суток.

Все необходимые закупки были произведены Мэшемом-старшим с молниеносной быстротой. Мэшем-младший коротал это время в моей компании. Ему эта компания казалась вполне приятной, более того – он сам предложил остаться, чтобы гарантировать порядочность дядюшки.

По понятиям английской торговой морали сэр Джонатан был вполне порядочен. Однако многие положения этой морали не действовали в случае сделок с людьми моей расы, и это нельзя было не брать в расчет. Я доверяла старику, а я мало ошибалась в людях. Но выказывать доверие не всегда бывает благоразумно; а посему мы непринужденно беседовали, наслаждаясь видом белой набережной, пока Мэшем-старший и боцман Скелк как угорелые метались по магазинам и складам, а также по тавернам в поисках новых матросов.

Негры сидели в трюме, не высовывая носа, кроме нескольких человек, помогавших на палубе. На берег не спускали никого.

Мы прибыли в порт ночью, а уже утром к борту "Леди Эмили" стали подплывать барки.

На судно перегружали бочки с водой, провизию, корм для лошадей, кое-что из вещей, необходимых на Африканском берегу. Начальство не беспокоило: не знаю, какие сказки рассказывал Мэшем по поводу моего неожиданного возвращения. Под вечер пришла последняя шлюпка, неся хозяина, боцмана и два десятка новых матросов.

Немедленно были подняты якоря – и прощай, этот берег, мы идем к другому!

Путь через Атлантику был благоприятен, хоть и не скор. Дни стояли ясные, ветер слабый, хоть и постоянный. Я щеголяла напоследок в платьях с каскадами оборок – скоро эти воланы, рюши, кружева сменятся саронгами, обтягивающими тело, – и перемерила на себя все жемчуга и бриллианты, имевшиеся в сундуке.

Мэшем-старший толковал новым матросам:

– Видите эту черную леди? Она их королева, приезжавшая выкупать из рабства своих людей. Из ее кармана платится ваше жалованье, так что тише воды, ниже травы, бездельники!

Смех разбирал слушать его, но жалованье матросам шло двойное.

Мэшем-младший спрашивал:

– Почему ты, женщина с таким тонким вкусом, одевая прекрасные жемчуга, не снимаешь это варварское ожерелье?

– Жемчуга плохо с ним вместе смотрятся? Тогда я их сниму.

– Это ожерелье очень много значит для тебя?

– О да, на нем написана моя судьба.

– Что же означают эти диковинные семена?

– Я лучше помолчу об этом, дружок.

И молча, не желая поощрять его надеждой, о пятом безымянном зерне. Хотя от его взглядов за спиной начинал иногда болеть затылок.

Первую треть пути думают о том, что оставляют позади. Мы тосковали о Каники.

– Знаешь, – говорил Гром, – я никогда не видел таких и никогда не увижу.

Я слушала не пропуская ни слова. Факундо не часто говорил о том, что выходило за пределы текущих забот. Но если он что-то решил сказать – пропускать мимо ушей не стоило, потому что слова у него были на вес золотого слитка не всегда складно, но ясно и точно по сути. Он всегда думал больше, чем говорил, и не спешил сказать все, что думал.

– Он – человек, который горит, будто сосна на ветру сухим летом, горит и разбрасывает искры, он сжигает свои силы в ярости, но сил у него столько, что с ним сравниться не мне и не тебе. Потому-то я без единого слова признал, что среди нас всех он – первый. Хотя каждый из нас – ты, я, Идах – сами были первые среди прочих.

– Но только ты ревновал меня к нему – ведь так?

Мы с ним сидели у борта: для меня стюард принес кресло, Факундо расположился прямо на досках палубы у моих ног, спиной привалившись к борту и выставив босые ноги. Странной мы выглядели парочкой. Я была разряжена в пух и прах, как герцогиня, а драгоценностей на себя навешала больше, чем имелось у какой-нибудь обедневшей королевской родни. Гром же посмеивался над теми из старых приятелей, кто поспешил переменить холстину на панталоны со штрипками и снятые с испанцев куртки с позументом: "Как на корову седло одевать, а хороший конь хорош и некованый" Поэтому он сидел у моих ног, поигрывая кружевным подбором на юбке, в длинных холщовых штанах и такой же рубахе, с распахнутым воротом и закатанными рукавами, точь-в-точь в таком виде, в каком я увидела его впервые за двенадцать лет до того.

– Так-то оно так, – отвечал он, – да не совсем.

Я ждала не перебивая, пока он набьет и раскурит трубку, и разгоняла дым веером.

– Я не ревнивый, ты это знаешь. Ты попадала к другим мужчинам в постель не по своей воле – какая тут ревность? Даже если кто-то из них тебе нравился, тот же Федерико Суарес, он, дьявол, сам не из подметки сделан, – все равно я тебе нравился больше, и ты старалась вернуться ко мне, и возвращалась. Но куманек – совсем другое дело. Если бы ты пошла к нему, ко мне бы ты уже не вернулась.

Женщина всегда выбирает того, кто сильнее, и речь идет не о той силе, что в кулаках. Так, моя унгана? Конечно, так. Потому что нет такого другого, как он и надо себе в этом признаться. Вряд ли судьба повернется так, что мы увидимся на этом свете. Я любил его, и ты тоже. А если бы он позвал тебя, кого из нас ты бы выбрала? Теперь это пустой вопрос. Может быть, потому только я сейчас сижу у твоих ног, что у него есть Марисели.

– Может быть, ты прав, а может, и нет, – отвечала я. – Ты мужчина и судишь обо всем как мужчина. Я любила его и знала ему цену. Думаешь, если бы я захотела, я не могла бы затащить его на себя? Я была ему вместо няньки, когда ему приходилось туго, когда он бесился и едва не умирал, Не было бы трудно мне сделать это. А знаешь, почему я этого не делала? Всякому мужчине на этом свете предназначена своя женщина. Я – твоя женщина, а его – нежная белая нинья, которая не так проста и слаба, как кажется на первый взгляд. Я рада, что помогала им искать дорогу друг к другу – мне это доставило больше радости, чем если бы я с ним переспала.

Дым от трубки поднимался струйками – ветер на закате спадал. За кормой погружалось в воду огромное солнце. Отбивал склянки колокол, и летучие рыбы стайками проносились у самого борта.

– Что ж, – сказал Гром, может быть, даже жаль, что последнее семечко мараньона не носит его имени. Ты говоришь, каждому мужчине – своя женщина? Ты знаешь, что не все так просто.

– Конечно, – проворчала я. – Но чаще всего бывает именно так.

– Да, когда дело не касается таких чертовок, как ты. Я хорошо понимаю всех мужчин, которых ты сводила с ума, и я им вполне сочувствую… сам попал так-то… – улыбался одними глазами и щекотал меня за ногу, пробравшись рукой под ворох юбок. – Знаешь, кто, сдается мне, будет следующей жертвой? Это сеньорито Санди.