– Что из этого всего у нас выйдет? – спрашиваю ее.

– Хуже не будет, – отвечает она.

– Это вам; а мне?

– Не бойся, не дам в обиду.

Да, думаю, если сможешь. А она между делом подсказывает, что нужно отвечать, если сеньор будет задавать вопросы, и в каждом слове сидит здоровенная шпилька.

Злее змеи обиженная жена! Попала я меж двух огней, не об этот, так об тот обжигаться придется. Так и сказала донье Белен:

– Все это для меня кончится поркой. Но оно так окончится для меня в любом случае. Сделаю так, как вы скажете: авось что-то сумеем вдвоем.

Битый час вертелась я в комнате сеньоры перед большим трюмо (а тетке она не велела заходить: хороший знак!). Зато как я вышла оттуда на кухню, там у всех глаза полезли на лоб. Кто поймет: вчера хозяйка мне рожу бьет, а сегодня увозит с собой на полдня, а потом запирается со мной в спальне и выпускает оттуда эдакую райскую птицу с павлиньим хвостом. Сеньора купила мне в Карденасе туфли на каблуках – самые высокие, какие нашла, так что я на них покачивалась, словно колокольня при сильном ветре. Новая юбка с шелковыми оборками, белая шелковая блуза с широченными рукавами, – на сеньоре она ниспадала складками, но на мне сидела, как обычная сорочка. Бархатный лиловый корсаж чуть не лопается на груди, хотя шнуровка на спине распущена полностью. В ушах позванивают золотые сережки от хозяина, и на шее – золотая крестильная ладанка с Мадонной на золотой цепочке рядом с бусами Ма Обдулии. И, конечно, пунцовая повязка на голове.

Эдаким-то фрегатом я вплываю с подносом в гостиную на первом этаже подавать кофе, с видом таким победоносным, словно я сама королева. Сеньора прячет глаза за веером, тетушка столбенеет, а у дона Фернандо открывается рот и глаза выпучиваются, как у рака.

– Сандра, – спросил он, – это кто тебя так вырядил?

– Сеньора, дай ей бог всего хорошего, – отвечаю я самым елейным голоском и вижу, что хозяин сбит с толку. – Ваша супруга, добрая душа, – она мне теперь крестная матушка, она и подарков мне надарила.

Бомба заложена, фитиль подожжен – вот что было, когда я ушла. Саломе уже стояла за портьерой – глаза у старухи сдавали, но слух оставался кошачий. Ну, а я прошмыгнула к ней и пристроилась сзади прямо с подносом в руках.

Первой взорвалась тетушка. Она кричала, что я колдунья, язычница, в бога верить не могу и крестилась из чистой корысти. Хозяйка на это сладким голосом отвечает, что, мол, негры – те же дети, благодать крещения их очищает и так далее; а такая умная, способная девушка не должна закоренеть в своем неверии.

– Мой супруг оценил по достоинству ее способности и велел учить грамоте. Знание без веры – коварная вещь, тетушка. Мы с Фернандо возьмем ее под свою опеку.

Видно было, что просилось на язык у тетушки, но старая чертовка умела к случаю промолчать. Однако сеньор встал из-за стола рывком и направился к выходу. Мы с Саломе улизнули к лестнице. Она меня спросила:

– Так вы сговорились его позлить?

Не успела досказать – он сам сзади, цап меня за локоть и поволок за собой.

Втолкнул в свой кабинет и спрашивает слово в слово то же самое:

– Вы что, сговорились меня позлить?

Я в ответ смеюсь так, что серьги дребезжат:

– Что вы, сеньор! Кто со мной сговариваться будет? Как сеньора приказала, так я и делаю.

– Ясно, плутовка, – говорит он, – но надо сказать, что ты просто чудо и тебе к лицу необыкновенно все, что бы ни надела…

Лезет заворачивать мне юбки – а там панталоны его жены.

Он отскочил с позеленевшими глазами и так выругался!

– Да, сеньор, – отвечаю я, – кто ж я еще есть?

– Я не про тебя, я про свою жену. Надо же додуматься, – нарядить негритянку в панталоны!

– А что? Все хозяйки дарят горничным старье.

– А то, что ты с обновками от нее заработаешь хорошую трепку от меня.

Я бросаю все смешки, упираю руки в бока и отвечаю нагло, что мне один черт, что мне хозяйка вчера уже устроила лупку и что от кого-нибудь все равно получать, и хорошо, если не от двоих сразу, а то и от троих.

– А при чем тут старая лоханка?

– А при хлысте; я его уже пробовала и не скажу, что сладко.

Выругался еще раз сквозь зубы: бордель, бабья команда, – и мне:

– Вот что: если она тебя спросит, скажи, спать с тобой я не перестану, потому что ты красавица, умница и ведьма, а она постылая жена. Если она устроит что-нибудь в следующий раз – я скажу ей об этом сам. Я с тобой буду спать, я тебя и буду драть… если, конечно, замечу что-нибудь. А обноски, детка, сними сейчас же и больше не одевай. Раз уж дело дошло до скандала – я одену тебя, как куколку, и плевать мне на все. Я тут хозяин!

С тем и ушел: панталоны эти испортили ему аппетит не хуже того порошка, что обещал приготовить Мухаммед со дня на день.

На другой день Давид с утра ездил в Карденас и вернулся оттуда с объемистым тюком. Он позвал меня со двора и вручил этот тюк, ничего не объяснив. Я же ничего не заподозрила и, водрузив груз на голову, понесла в дом, полагая, что это какие-то вещи по хозяйству.

Вошла и поняла, что не вовремя: хозяйская чета пребывала в гостиной в неурочный час. Обычно супруги виделись лишь за столом, намеренно или ненамеренно избегая друг друга. Сейчас они сидели в креслах один напротив другого, – сеньора, – выпрямившись с видом воительницы, и сеньор с сердито встопорщенными усами. Что угодно могу прозакладывать, что говорили они обо мне; но отступать было поздно.

– А, милочка, что это такое у тебя? – медово спросила донья Белен. – Ах, как ты все это несешь и даже не придерживаешь руками! Наверное, тяжело?

– Прошу прощения, сеньора, – отвечала я, – сеньор майораль дал мне мешок и не сказал, что в нем. Это, наверно, вам.

Дон Фернандо недовольно морщился и покусывал усы. Я вскрыла тюк и высыпала содержимое прямо на диван. Оттуда хлынули отрезы тканей, свертки кружев, ленты, шали, – все ярких, броских расцветок; цветастый ситец, полосатый и клетчатый фуляр, красная шуршащая тафта; низки бисера, гребни, пуговицы, тесьма – похоже, Давид скупил в Карденасе целую галантерейную лавку. В самом низу лежало тончайшее льняное полотно, из которого шили нижнее белье. Я так и ахнула при виде всего этого великолепия. В чем, в чем, а в тряпках я знала толк.

Сеньора из-за моей спины, наклонившись, поворошила эту пестроту, вытянула двумя пальцами какую-то ажурную накидку:

– Сандра, тебе приходилось раньше носить валансьенские кружева?

– Ах, сеньора, моя прежняя хозяйка, миссис Александрина, одевала меня очень нарядно. Были у меня кружевные воротнички и наколки, были платья самого тонкого крепа – все сплыло!

– Ну так теперь ты снова можешь одеться с шиком. Это все для тебя. Не делай, пожалуйста, испуганное лицо, все очень просто. Моему мужу противно ложиться с женщиной, на которой он видел белье своей жены, вот он и решил приодеть тебя получше. Право, я его понимаю.

– Белен! Как ты можешь говорить такие вещи! Это неприлично, в конце концов!

– Вот как? Ты считаешь, что сказать – это неприличнее, чем сделать? Помня наш предыдущий разговор, я не поверю, если ты скажешь, что все это купил для меня, и уж тем более ничего не возьму. И, пожалуйста, никаких разговоров о приличиях.

Пусть девочка потешится. Сандра, ты, кажется, недурно умеешь обращаться с иголкой? Я не стану сильно загружать тебя работой, и, думаю, с твоим вкусом и знанием дела ты сумеешь одеться как королева.

Шутить, похоже, никто не думал. Дон Фернандо нервно посвистывал, донья Белен разворачивала и сворачивала веер. Они ждали, что я скажу.

– Простите, сеньоры, мне это не нужно. Не хватало вам из-за меня, дуры, ссориться.

– Не-ет, детка, – потянула хозяйка, – ты отнюдь не дура, иначе бы мой кабальеро… Хм! Возьми, и пусть это вознаградит тебя хотя бы отчасти за то, к чему он тебя принуждает, когда ловит где-нибудь в уголочке. Бедняжка, тебе, наверно, хочется помыться всякие раз, когда ты возвращаешься к себе в каморку.

Лицо дона Фернандо пошло пятнами. Донья Белен продолжала язвить: