Относительно меня, моего мужа и моего сына оно осталось без изменений: нам предлагались защита и покровительство. Для Каники, так же как для Идаха, у него тоже нашелся пряник. Он обещал им выправить отпускные свидетельства по всей форме, – от своего имени, с тем, чтобы они из Вилья-Клары. где их знают как облупленных, убрались бы на другой конец острова, все равно, в Гуантанамо или Пинар-дель-Рио, и сидели бы там тихо, как мыши.

– Для двух таких здоровых парней работа всегда найдется. Устроитесь, женитесь и будете жить спокойно, как люди живут. В случае осложнений с местными властями отсылайте их ко мне, я всех успокою. Идет?

Я переводила смысл речи для Идаха, а Каники все поглядывал да покуривал, держа сигару в пальцах колечком, между большим и указательным, и усмехался едва заметно. Факундо смотрел в сторону, будто это его не касалось. Разом решив вопрос о бегстве, он предоставил на мое усмотрение решать вопрос о возвращении.

Идах, уразумев сказанное, молча и выразительно сделал капитану неприличный креольский жест. Дон Федерико вздохнул:

– Понятно все по твоей оструганной голове. Ты натерпелся от белых так, что не хочешь иметь с ними дела? Уверяю тебя, не все так плохи, как твой бывший хозяин.

Идах пожал плечами и отвернулся.

– Ну ладно, – не сдавался Суарес. – Он босаль, он не понимает этой жизни, он боится белых. Но вы, дьяволы! Вы умны, грамотны, вы снова приспособитесь к жизни, которую оставили по несчастью. Королевский суд вас не тронет. Разве что-нибудь еще держит вас в горах? Ну скажите что-нибудь – да, нет?

– Ты умный, но ты дурак, – сказал, наконец, Филомено.

– Почему? – спросил капитан с неподдельным интересом.

– Потому что думаешь, что мы рассуждаем как ты. А ты рассуди, как я думаю.

Возьми себе в толк: разве я усижу тише воды, ниже травы? Если я вижу, как бьют ни за что негра, разве я утерплю не встрять? А бьют нашего брата губошлепа почем зря. Так стоит ли пытаться?

– Поэтому не вернулся к хозяйке, которая готова была тебя откупить.

– Поэтому тоже.

– Есть еще какие-нибудь причины?

– Неважно. Этой хватит с лихвой.

– Пожалуй… но уж тут я сделать что-нибудь бессилен Ладно, посчитаем, что обстоятельства сильнее вас. Но вы? Сандра, Гром, что вы скажете? Почему?

– Потому что единственное, что тебе надо из всей затеи – спать с моей женой, сеньор Федерико.

– Пусть так, а почему нет? Это не силой и не задаром. Не жадничай, ты у нее все равно на первом месте.

– Ну тогда отдай мне взамен свою жену, идет?

Я заметила уголком глаза, как Филомено положил ладонь на рукоятку мачете; но капитан, раскуривая свою давно погасшую сигару, ответил на удивление спокойно:

– Я бы продал ее тебе за три реала, если бы эта дура стоила тех денег. К тому же, боюсь, после твоей чертовки она не придется тебе по вкусу. И вдобавок она не из семьи Суаресов и не умеет называть вещи своими именами. Сандра, а ты? Не хочешь мне сказать ничего нового?

– Нет, – отвечала я, – нет, Федерико. Я сказала все, что могла сказать. Я рада, что видела тебя.

– Жаль, – проговорил он, не сводя с меня глаз, – чертовски жаль, я все предлагал от чистого сердца. Жаль. Ну что ж… Налейте мне еще одну чашку кофе, и я поеду назад. Все остались при своих, как два хороших игрока за карточным столом, и каждый идет своей дорогой.

Он не торопился покидать наш костер и пил горячий кофе мелкими глотками.

– Это было бы забавно, – сказал он, отставив чашку, – сейчас я у вас в гостях, а завтра буду за вами охотиться, чтобы вздернуть, если бы не эта женщина… может быть, мне и ее придется убить, и тогда мне останется только повеситься.

Впрочем, тут я не буду оригинален: то же самое пытался сделать бедняга Фернандо Лопес. Прощайте!

Он уже сидел в седле, когда Каники его окликнул. Поднялся, взял за стремя коня и сказал:

– Капитан… Ты самый лучший мой враг, капитан. Когда придет мое время умирать – хотел бы я, чтобы меня убила твоя пуля.

– Твоя судьба висит над тобой поминутно, парень. Боюсь, я не смогу успеть вовремя.

– Э, нет, ты не знаешь судьбу. Она не глупа, она сведет нас вовремя. Прощай! Ты настоящий мужчина, хоть ты и испанец.

И протянул Федерико руку. Склонившись с седла, тот крепко пожал черную жесткую пятерню. Эти Суаресы, когда их не видел никто, много чего могли себе позволить.

Война была объявлена, и раковины Олокуна звенели боевыми трубами.

– Ребята, перебрались бы вы на Сапату на годик-другой, – говорил нам Пепе. – Что-то по лесу стало лазить слишком много белых. Мне это вовсе не по душе.

Он говорил правду. Хорошо вооруженные отряды по пять-шесть человек с собаками прочесывали горы. Мы встречали их дважды, и оба раза не оставили в живых никого.

После этих встреч у Пипо появились первые заметки на ложе арбалета по числу уничтоженных врагов. Они были не жандармы – негрерос. Мы с ними не церемонились, бесшумно снимая выстрелами по одному, и совесть – клянусь! не мучила никого.

Они при случае поступили бы с нами хуже. Но случай был на нашей стороне.

На нашей стороне было дождливое, грозовое лето, ливни, смывавшие следы, вздувшиеся ручьи и паводки на речках. Поныне не помню такого слякотного года.

Мы-то были не против уйти на Сапату и там переждать. Но Каники в ответ на предложение Пепе молча смотрел куда-то в сторону. Он так ничего и не решил – точнее, не мог решиться уйти слишком далеко от особняка с колоннами на улице Ангелов в Тринидаде. Он предложил нам пройтись снова до Хикотеа… или а Камагуэй. Но тут впервые за все время, пока Каники возглавлял наш маленький отряд, я возразила резко. Хорошо прогуляться за Хикотеа и пошуметь там, чтобы капитан Суарес искал подальше. Ловить-то нас будут и там, но капитан постарается найти место, куда мы возвращаемся.

– Помните Адана, которого убил Кандонго? Почти наверняка его хотели использовать как лазутчика, а он бы на это пошел, он был подлый малый. Кто поручится, что сеньор не попробует еще раз? Нет, нам и впрямь лучше уйти из паленке, а еще лучше паленке перейти на другое место.

– Их отсюда под зад лопатой не сковырнешь, – буркнул Факундо. – Обленились, обсиделись, обросли барахлом… Нам самим легко, что ли, сниматься с насиженного места?

Решили в конце концов поход за Хикотеа отложить и разведать дорогу, по которой в случае опасности мог бы утечь весь пестрый люд, населяющий паленке. Конечно, Эскамбрай велик, и обшарить все его закоулки было бы под силу лишь целой армии.

Но мало ли что! Адан не выходил из головы. И мы решили показать Пепе свое пещерное убежище. Старик одобрительно покачивал головой, но посоветовал лучше нам самим переселиться туда насовсем Все сходилось к одному: раз начались тщательные, специально на нас направленные поиски, надо было или прятаться и пережидать (если только это могло помочь), или убираться.

Пришлось разведать старые места на Сапате. Невесело было ходить по своим остывшим следам. Хижина развалилась, подпорки сгнили, сырость показалась еще более пронизывающей, а комары еще более настырными, чем восемь лет назад.

Возвращаться мне туда не хотелось никак. И – хотите, верьте, хотите нет, я знала, что мы туда не вернемся. Раковины Олокуна трубили не к этому.

Зато мы хорошенько заметили дорогу: тропы, ручьи, проход через топь. На обратном пути Факундо не утерпел заглянуть в Сарабанду – губернаторское имение.

Перестреляли собак, подожгли службы, конюшни, увели с собой трех тонконогих красавцев, разогнав остальных лошадей куда попало, и ушли опять через болота.

Гром говорил, что каждому из этих жеребцов не было цены. Мало для чего, однако, они могли служить нам, потому что в наших условиях от лошадей требовалась скорее выносливость, чем резвость. Но Факундо не мог пройти мимо хорошего коня так же, как какой-нибудь юбочник мимо красивой женщины.