Но Николас, по крайней мере, подсознательно, хорошо знал эти скрытые силы и боялся снова столкнуться с ними, увидеть их ужасные лики. Когда-то с ним это уже было... и он едва не погиб.

Они вышли из дому. Вечерние облака умчались на запад, и небо, наконец, прояснилось. Звезды мерцали, как блестки на бархате, и им казалось, что они окутаны шалью, сотканной специально для них.

Они шли по пляжу, вдоль берега; море отступало, повинуясь силе отлива. Они цепляли ногами выброшенные на песок водоросли и вздрагивали от боли, наступая на острые обломки крабьих панцирей.

Прибой набегал невысокими, тускло светящимися гребнями. Кроме них на пляже никого не было; лишь дымящиеся оранжевые угольки остались от чьего-то позднего пикника в дюнах.

— Ты боишься меня? — Голос Николаса был легкий, как туман.

— Нет. Я не боюсь тебя. — Жюстина спрятала руки в карманы джинсов. — Мне просто страшно. Уже полтора года я не могу избавиться от этого страха.

— Мы все боимся — чего-нибудь или кого-нибудь.

— Ник, ради бога, не успокаивай меня как ребенка. Ты никогда не испытывал такого страха.

— Потому что я мужчина?

— Потому что ты — это ты. — Жюстина отвернулась от него и стала потирать предплечья; ему показалось, что она дрожит. — Господи.

Николас наклонился и поднял камешек. Он очистил его от песка и почувствовал бесконечно гладкую поверхность. Время отшлифовало все кромки и придало камню свою форму, но его сущность осталась — его цвет, пятнышки и прожилки, плотность и твердость. Сущность изменить нельзя.

Жюстина взяла у него камешек и швырнула его далеко в море. Он ударился о воду и исчез в глубине, словно его никогда и не было. Но Николас еще ощущал его тяжесть на своей ладони.

— Это было бы слишком просто, — сказал он, — если бы можно было принимать близких людей без всяких наслоений, без их прошлого.

Жюстина молча стояла и смотрела на него, и только легкий поворот головы говорил о том, что она его слышит.

— Но это невозможно, — продолжал Николас. — У человека долгая память; в конце концов, именно память объединяет нас. Иногда, впервые встретившись, два человека испытывают какой-то особый трепет, слабое, но отчетливое ощущение узнавания — узнавания чего? Вероятно, родственной души. Или ауры. У этого явления много названий — его нельзя увидеть, но тем не менее, оно существует. — Николас помолчал. — Ты почувствовала это” когда мы встретились?

— Да... было какое-то чувство. — Жюстина провела большим пальцем по его запястью, потом посмотрела себе под ноги, на мокрый черный песок, на беспокойную воду. — Я боюсь тебе помнить. — Она резко подняла голову, словно приняла какое-то решение. — Мужчины, которых я знала, были подонки — впрочем, я сама выбирала...

— Ты хочешь сказать, что я могу оказаться таким же, как он?

— Но ты другой. Ник. Я знаю. — Жюстина убрала руку. — Я не могу снова через это пройти. Я просто не могу. Это не кино, где всегда заранее известно, что все кончится хорошо.

— А разве можно что-нибудь знать наперед?

Жюстина продолжала, не обращая внимания на его слова.

— Нас воспитали в романтическом духе, а жизнь оказалась coсем иной. Вечная любовь и прочная семья. Об этом твердили в кино, по телевизору, даже в рекламных роликах — особенно в рекламе. Мы все остаемся взрослыми детьми. И что делать, корда начинается настоящая жизнь и приходит одиночество?

— Наверно, продолжать поиски. Мы всю жизнь ищем то, что нам нужно: любовь, деньги, славу, безопасность. Просто каждой выбирает для себя главное.

— Только не я. — В голосе Жюстины звучала горечь. — Я уже не знаю, чего хочу.

— А чего ты хотела там, в Сан-Франциско? — В темноте Николас видел только ее силуэт на фоне звезд.

Ее глухой и отчужденный голос заставил его вздрогнуть.

— Я хотела... повиноваться.

— Что?

— Не могу поверить, что я тебе это сказала. — Они лежали в его постели, обнаженные, под простынями.

Лунный свет проникал сквозь окна как эфирный мост, ведущий в другой мир.

— Почему? — спросил Николас.

— Потому что мне стыдно. Мне стыдно, что я этого хотела. Но больше я не хочу быть такой. Никогда.

— Разве это так ужасно — хотеть повиноваться?

— У меня это было... Да, это было противоестественно.

— Что это значит?

Жюстина повернулась, и Николас почувствовал мягкое прикосновение ее груди.

— Я больше не хочу об этом говорить. Давай забудем. Николас притянул ее к себе и посмотрел ей в глаза.

— Давай договоримся. Я — это я, а не тот парень из Сан-Франциско. Кстати, как его звали?

— Крис.

— Так вот, я не Крис. — Он помолчал, изучая ее реакцию. — Ты понимаешь, о чем я говорю? Если ты боишься, что повторится то, что было, значит, ты видишь во мне Криса или еще кого-то. Это бывает со всеми; у каждого есть свои призраки. Но ты не должна этого допустить сейчас. Если ты сейчас себя не переломишь, ты никогда этого не сделаешь. И каждый мужчина, которого ты встретишь, будет для тебя Крисом, и ты никогда не освободишься от своего страха.

Жюстина вырвалась из его рук.

— По какому праву ты учишь меня жить? Что ты о себе воображаешь? Думаешь, ты уже все обо мне знаешь? — Она встала с кровати. — Ни черта ты не знаешь, и никогда не узнаешь. Мне наплевать на то, что ты говоришь!

Через мгновение послышалось хлопанье двери в ванной.

Николас сел на кровати, свесив ноги. Ему сильно захотелось курить, и он постарался думать о чем-то другом. Он закинул руки за голову и невидящим взглядом посмотрел в сторону моря. Даже теперь его не покидали мысли о Японии. Николас знал: за этим что-то кроется, но он сам так глубоко запрятал свои воспоминания, что теперь они очень медленно пробивались к свету.

Он поднялся с кровати.

— Жюстина!

Она вышла из ванной, одетая в джинсы и темную майку на бретельках. Ее глаза горели злыми огоньками.

— Я ухожу, — сказала она твердо.

— Так быстро? — Николас был удивлен театральностью ее поведения; он ей не верил.

— Мерзавец! Ты такой же, как все! — Жюстина направилась к двери.

Николас схватил ее за руку и притянул к себе.

— Куда ты?

— Куда-нибудь подальше! — закричала она. — Подальше от тебя, сукин сын!

— Жюстина, ты поступаешь глупо. Свободной рукой она ударила его по лицу.

— Не смей так говорить со мной! — хрипло выкрикнула она с искаженным от ненависти лицом.

Не отдавая себе отчета, Николас ответил ей пощечиной. От сильного удара Жюстина отлетела к стене. У Николаса замерло сердце; он нежно произнес ее имя, Жюстина подошла и приникла к нему. Она гладила его затылок, и ее горячие слезы обжигали ему шею.

Николас приподнял ее, отнес на смятую постель, и они отдались всепоглощающей страсти.

Когда успокоилось биение их сердец, и Жюстина обвила его своими гибкими руками, Николас сказал нахмурившись:

— Это никогда не повторится. Никогда.

— Никогда, — прошептала Жюстина.

Николаса разбудил телефонный звонок, и он стал медленно, шаг за шагом, выбираться из пучины сна. Окончательно проснувшись, он потянулся к телефону; рядом с ним зашевелилась Жюстина.

— Да? — Голос Николаса звучал сердито.

— Привет, это Винсент. — Короткая пауза. — Я тебе помешал?

— Да, пожалуй.

— Извини, старик.

Из телефонной трубки доносилось неясное пение. Винсент был слишком японец, чтобы звонить в такую рань без серьезной причины. Николас знал: если он сейчас попросит перезвонить позже, Винсент повесит трубку.

— Что случилось, Винсент? Вряд ли тебе захотелось просто поболтать.

— Ты прав.

— В чем же дело?

— Ты слышал о трупе, который вытащили из воды пару дней назад?

— Да. — В животе у Николаса что-то оборвалось. — А что?

— Из-за него я и приехал сюда. — Винсент откашлялся; ему явно было не по себе. — Я сейчас в патологоанатомическом отделении. Знаешь, где это?

— Я знаю, как добраться до окружной клиники, если ты к этому клонишь, — коротко ответил Николас.