Док Дирфорт лежал в гамаке, слегка покачиваясь, и видел сон.

Ему снился изумрудный, дышащий влагой тропический лес. Но Дирфорту некогда было любоваться его красотой: он изо всех сил бежал сквозь густой подлесок. Время от времени он в ужасе оглядывался назад и видел ужасного зверя, который несся за ним по пятам. Огромный тигр двигался легко и бесшумно, мощные мускулы перекатывались под его гладкой полосатой шкурой. Снова и снова Док Дирфорт встречался взглядом со своим врагом; глаза тигра пылали зеленым огнем, но по форме это были не кошачьи глаза — их овал безошибочно выдавал человека, а точнее, японца.

Это были глаза ниндзя, которого Дирфорт встретил в филиппинских джунглях в самом конце войны.

Теперь на пути у Дока Дирфорта встала стена бамбука. Он тщетно метался в поисках прохода; обернувшись, он увидел открытую пасть человека-зверя. Из нее на Дока обрушился поток пламени, охвативший его липким жаром. Он извивался, пытаясь сбить пламя, но оно, как живое, цепко преследовало его. Кожа Дирфорта скручивалась и обугливалась, обнажая мышцы и сухожилия; жар пожирал его кости. Все это время тигр с лицом ниндзя злорадно ухмылялся. Наконец, когда силы оставили Дока, чудовище подняло лапу, которая оказалась ампутированной по локоть человеческой рукой. Тигр поднес этот обрубок к его глазам, словно говорил: “Смотри и помни”. На внутренней стороне плеча был выжжен семизначный номер. “Лагерь, — подумал Дирфорт. — Лагерь, лагерь, лагерь”. Теперь он был медузой — еще не было людей, не было даже обезьян. Человек еще не зародился в глубине всеобъемлющего моря, еще не вспыхнула искра разума, еще не выползла на сушу первая рыба, чтобы стать амфибией. В этом первобытном море Дирфорт плыл вместе со своим заклятым врагом. “Смотри, смотри, смотри”, — говорило чудовище, приближаясь к нему, беспомощному, гонимому волнами. “Нет! — закричала медуза. — Разве ты не понимаешь? Ты погубишь всех!” Но непреклонный человек-тигр настиг его. “Это тебе за...”

Док Дирфорт проснулся в холодном поту, пижама сбилась набок, сжимая его, как смирительная рубашка. Он сделал несколько глубоких вдохов. Пока Дирфорт спал, дождь стих, но вода еще капала с карниза, напоминая о море, о медузе, о ниндзя.

По пути к Винсенту Терри чуть не погиб, толком и не заметив этого: он был слишком занят своими мыслями.

Сходя с тротуара Шестой авеню, он думал о Хидэёси. Они договорились встретиться с Винсентом в “Митита”, небольшом японском ресторане на Сорок шестой улице. Это заведение в традиционном японском стиле, с баром, где подавали суси, и устланными татамикабинетами, было открыто практически круглые сутки, потому что его посетителями были большей частью японские бизнесмены, недавно прибывшие в страну и жившие еще по токийскому времени. Терри, Винсент и Николас любили этот ресторанчик, потому что там они чувствовали себя как дома.

Терри шел на красный свет, и его чуть не сбило такси, выскочившее из-за угла. Резкий сигнал прервал его размышления, и он отпрянул на тротуар под скрежет тормозов и прочувствованные ругательства водителя, толстяка с растрепанной шевелюрой. “Ну, кретин!” — донеслось из окна, когда такси, набирая скорость, промчалось мимо Терри.

Впрочем, это происшествие не надолго отвлекло его от размышлений. Там, в додзё, готовя свой боккэнк предстоящему поединку, Терри наблюдал, как Хидэёси занимался айкидо, а потом каратэ. Он был потрясен силой и ловкостью этого человека. Очень скоро стало очевидно, что по тактике боя он далеко превосходит инструкторов. Додзё Терри быстро завоевал славу одного из лучших залов не только в Америке, но и во всем мире. В немалой степени это объяснялось той тщательностью, с которой владелец отбирал своих тренеров — все они были мастерами высочайшего класса. Видеть их бессилие было для Терри непривычно и горько. Ступив на порог ресторана, он думал о том, как рассказать Винсенту о визите Хидэёси.

Закончив работу в додзё, Эйлин отправилась в магазины. Она сделала несколько покупок в отделе дамского белья и позволила себе флакон нового одеколона, который раньше не пробовала. Она пришла к Терри еще засветло, забежав по дороге в винный магазин, чтобы купить там бутылку марочного шампанского.

Эйлин поставила шампанское в холодильник, а пакеты с покупками небрежно бросила на широкую кровать. Вернувшись на кухню, она поставила вариться четыре яйца для икры и проверила, хватит ли лука и хлеба для тостов.

Потом она пересекла просторную спальню, вошла в ванную, разделась и готова уже была принять душ, как вдруг о чем-то вспомнила. Не завернувшись даже в полотенце, Эйлин прошла в гостиную и поставила на проигрыватель пластинку; громкость она установила так, чтобы слышать музыку в ванной.

Она пела, стоя под струями и слушая далекую музыку, которая доносилась словно из-за водопада. Эйлин воображала себя на тропическом острове, в бирюзовой воде уединенной лагуны; мыльные руки приятно скользили по стройному телу.

Эйлин выключила воду и вышла из ванной. Вытирая волосы полотенцем. Задержавшись у большого зеркала, она устроила себе придирчивый осмотр. Эйлин гордилась своей внешностью: гладкая чистая кожа; по-молодому упругое тело; изящная длинная шея и хрупкие, как у фарфоровой куклы, плечи; округлая грудь с длинными темными сосками: тонкая талия над плавным изгибом бедер. Но лучше всего были ноги — длинные и крепкие, с маленькими тугими мышцами, узкими лодыжками и миниатюрными ступнями.

Ее соски набухли от прикосновения шершавого сине-зеленого полотенца, и она почувствовала тепло, когда медленно проводила полотенцем по животу и ниже к бедрам: ее тело ждало Терри, Эйлин любила прикосновения его рук, таких нежных и искусных; она ненавидела все грубое. Терри знал, что его ласки нужны ей не меньше, чем их продолжение. Она обожала заниматься любовью под музыку: изменяющиеся мелодии, гармонии, темпы делали наслаждение более сильным и утонченным. И конечно, музыка помогала их собственным словам и стонам. Эйлин видела в зеркале, как розовеет ее тело, когда она думает о Терри. Она представила, что он уже пришел, ходит по гостиной, ставит на стол икру и шампанское. Выпустив полотенце, одна рука нежно провела по груди, а вторая опустилась к бедрам. Она вздохнула и вышла в спальню.

Наклонившись над кроватью, Эйлин открыла сумочку и достала флакон “Шанель N19”. Покончив с этим, она натянула только что купленные кремовые шелковые трусики, наслаждаясь ласковым прикосновением тонкой ткани. Такой ее должен увидеть Терри.

Она взглянула на дверь и нахмурилась. В прихожей было темно, но она помнила, что оставила свет зажженным. Или это ей показалось? Пожав плечами, она вышла в прихожую.

На полпути к столику, где стоял фарфоровый светильник, Эйлин остановилась и повернула голову. Ей почудилось какое-то движение в комнате. Она видела только густые неподвижные тени. На улице вдруг взвыла кошка, словно с нее заживо сдирали шкуру, потом послышался стук крышек на контейнерах для мусора. Все еще звучала музыка. Генри Манчини. Щемяще-сладкая мелодия, последняя на этой стороне пластинки.

Эйлин шагнула к столику и нажала кнопку. Свет в спальне погас; она посмотрела туда, не сразу заметив, что не зажегся фарфоровый светильник. Пластинка доиграла, и было слышно, как возвращается на место тонарм и с шуршанием останавливается диск. Теперь был слышен только один звук, где-то совсем рядом, и Эйлин поняла, что это ее собственное прерывистое дыхание.

— Здесь есть кто-нибудь? — Она чувствовала себя в дурацком положении.

Мертвая тишина была гораздо страшнее любого ответа. Эйлин посмотрела на светящийся циферблат своих наручных часов и подумала: “Скоро вернется Терри”.

Как зачарованная, Эйлин пересекла гостиную и остановилась у двери, вглядываясь в полумрак. Она вошла в спальню и стала на ощупь искать выключатель. Но прежде чем найти его, Эйлин услышала щелчок проигрывателя в соседней комнате; через несколько секунд раздались звуки рояля, и Манчини начал свой джазовый дуэт с контрабасом. Потом вступили ударные, а через несколько тактов — струнные. Последним зазвучал саксофон; он плакал почти человеческим голосом, придавая музыке мучительное напряжение.