— В ее-то годы? — сказал доктор. — Это отвратительно, почти непристойно. Будь добра проследить, чтобы всех котят утопили. А больше ничего не случилось?

— Ах, бедные котята! — возопила миссис Пенимен. — Я ни за что на свете не стала б их топить!

Некоторое время брат молча попыхивал сигарой.

— Твое сочувствие котятам, Лавиния, — заметил он наконец, — происходит от кошачьего начала в твоей собственной натуре.

— Кошки очень грациозны и чистоплотны, — улыбаясь, сказала миссис Пенимен.

— И очень скрытны. Ты, Лавиния, воплощение грации и чистоплотности. Но прямотой ты не отличаешься.

— Чего нельзя сказать о тебе, дорогой брат.

— На грациозность я не претендую, но стараюсь быть аккуратным. Почему ты не сообщила мне, что мистер Морис Таунзенд посещает наш дом четыре раза в неделю?

Миссис Пенимен подняла брови.

— Четыре раза в неделю?

— Пять раз, если угодно. Я весь день отсутствую и ничего этого не вижу. Но когда в доме происходят подобные вещи, следует сообщать мне о них.

Миссис Пенимен, не опуская поднятых бровей, напряженно размышляла.

— Дорогой Остин, — сказала она наконец. — Я неспособна обмануть доверие друга. Даже перед лицом невыносимых страданий.

— Успокойся, страдать тебе не придется. Но чье это доверие ты неспособна обмануть? Неужели Кэтрин взяла с тебя клятву вечно хранить ее тайну?

— Вовсе нет. Кэтрин рассказывает мне гораздо меньше, чем могла бы. В последнее время она не очень-то мне доверяет.

— Так, значит, это молодой человек сделал тебя своей конфиденткой?(*7) Позволь заметить, что с твоей стороны чрезвычайно нескромно вступать в тайные союзы с молодыми людьми. Знаешь ли ты, куда это может тебя завести?

— Не знаю, что ты называешь тайным союзом, — сказала миссис Пенимен. Меня интересует судьба мистера Таунзенда, я этого и не скрываю. Но больше ничего тут нет.

— При данных обстоятельствах и этого достаточно. И откуда у тебя такой интерес к мистеру Таунзенду?

— Ну как же, — миссис Пенимен задумалась и затем снова расплылась в улыбке: — Он такой интересный!

Доктор призвал на помощь все свое терпение.

— Но что именно кажется тебе в нем интересным? Его внешность?

— Его несчастная жизнь, Остин.

— А, так он несчастен? Это, конечно, всегда интересно. А не могла бы ты мне объяснить, в чем заключаются несчастья мистера Таунзенда? Хотя бы некоторые?

— Боюсь, ему бы это не понравилось, — сказала миссис Пенимен. — Он очень много рассказывал мне о себе. Собственно говоря, он поведал мне всю свою жизнь. Но я, наверное, не имею права пересказывать. Он, конечно, и тебе бы обо всем рассказал, если бы знал, что ты будешь к нему добр. Добротой от него можно всего добиться.

Доктор рассмеялся.

— В таком случае я со всей присущей мне добротой попрошу его оставить Кэтрин в покое.

— Ой-ой-ой! — отставив мизинец, миссис Пенимен погрозила брату указательным пальцем. — Кэтрин к нему, наверное, добрее!

— То есть влюблена в него? Так, что ли?

Миссис Пенимен опустила глаза.

— Я уже сказала, Остин, что она не поверяет мне своих тайн.

— И все же у тебя, конечно, сложилось свое мнение. Вот я тебя о нем и спрашиваю. Не стану, правда, утверждать, что готов считать его объективным.

Миссис Пенимен долго смотрела на ковер; наконец она подняла глаза, и брат отметил про себя, что взор ее весьма выразителен.

— По-моему, Кэтрин очень счастлива. Вот все, что я могу тебе сказать.

— Таунзенд рассчитывает на ней жениться — правильно я тебя понял?

— Он ею очень интересуется.

— Неужели он находит ее привлекательной?

— У Кэтрин чудесная душа, Остин, — сказала миссис Пенимен, — и мистер Таунзенд оказался достаточно умен, чтобы это заметить.

— Не без твоей помощи, я полагаю. Дорогая Лавиния, — воскликнул доктор, — тетка из тебя просто восхитительная!

— Мистер Таунзенд говорит то же самое, — с улыбкой заметила Лавиния.

— Ты думаешь, он искренен? — спросил ее брат.

— Когда он это говорит?

— Ну, тут он безусловно искренен! А вот искренне ли он восхищается Кэтрин?

— В высшей степени. Он высказывал о ней самые тонкие, самые очаровательные суждения. Он и тебе бы их высказал, если бы был уверен, что найдет в тебе снисходительного слушателя.

— Боюсь, эта роль мне не под силу. Слишком уж много снисходительности требуется для разговоров с ним.

— Это очень чувствительная, очень восприимчивая натура, — сказала миссис Пенимен.

Некоторое время брат молча курил сигару.

— И эти нежные свойства его натуры устояли перед всеми постигшими его невзгодами? Ты так и не рассказала мне о его несчастьях.

— О, это длинная история, — сказала миссис Пенимен, — и его тайны для меня священны. Пожалуй, я вправе сказать, что в свое время Морис покуролесил; он в этом откровенно признается. Но он дорого поплатился.

— Так вот почему он остался без гроша!

— Я имела в виду не только деньги. Он остался совсем один.

— То есть такое вытворял, что даже друзья от него отвернулись?

— Друзья его оказались вероломными людьми, они обманули и предали его.

— По-моему, у него есть и верные друзья — преданная сестра и с полдюжины племянников и племянниц.

Миссис Пенимен целую минуту молчала.

— Племянники и племянницы — еще дети, а сестра его — не очень приятная женщина.

— Надеюсь, это не он представил ее тебе в таком свете, — сказал доктор. — Мне говорили, что он живет на ее счет.

— Живет на ее счет?

— Живет с ее семьей, а сам бездельничает — то есть практически живет на ее счет.

— Он ищет должность, притом весьма усердно, — сказала миссис Пенимен. И надеется найти со дня на день.

— Совершенно верно. И ищет ее здесь — в нашей гостиной. Должность мужа при слабохарактерной жене с хорошим капиталом ему бы отлично подошла!

Если до этой реплики доктора миссис Пенимен была настроена благодушно, то теперь она не на шутку рассердилась. Она решительно поднялась и на мгновение застыла, глядя на своего брата.

— Дорогой Остин, — проговорила она, — ты глубоко заблуждаешься, если считаешь Кэтрин слабохарактерной!

Сказав так, она величественно выплыла из комнаты.

Семейство с Вашингтонской площади имело обыкновение по воскресеньям отправляться к миссис Олмонд и проводить у нее весь вечер. Отправились они к ней и в первое воскресенье после разговора, который я только что пересказал; в ходе этого вечера доктор Слоупер был вынужден удалиться в библиотеку, чтобы обсудить с зятем кое-какие дела. Доктор отсутствовал минут двадцать, а вернувшись в гостиную, увидел, что за это время к обществу его родных, оживленному присутствием нескольких друзей дома, присоединился Морис Таунзенд, который, не теряя времени, расположился на козетке подле Кэтрин. В просторной зале, полной говора и смеха, гости сидели и стояли отдельными группами, и наши молодые люди могли, не привлекая к себе внимания, предаваться, как выразился про себя доктор, дружеской беседе. Впрочем, доктор тотчас понял, что дочь заметила его взгляд и сильно смущена. Кэтрин сидела неподвижно, опустив глаза на свой раскрытый веер; лицо ее заливал румянец, и вся она съежилась, словно признавая за собой вину и пытаясь казаться меньше, дабы умалить нескромность своего поведения.

Доктор даже пожалел ее. Держаться вызывающе бедная Кэтрин не умела природа не наделила ее дерзостью; видя, как отец с неодобрением взирает на ее собеседника, Кэтрин думала, что кажется отцу упрямой, и это только расстраивало ее. Доктор проникся к ней сочувствием и даже отвернулся, не желая смущать дочь своим вниманием. Доктор Слоупер был проницательным человеком и сумел верно и даже тонко описать для себя состояние Кэтрин: "Некрасивой и скучной девице должно быть чертовски приятно, когда этакий красавец сидит подле нее и шепчет, что готов служить ей, — или сей кавалер нашептывает что-то иное? Разумеется, ей это по душе; я же в ее глазах жестокий тиран. Да, именно так она и думает, хотя боится себе в этом признаться — характера не хватает. Бедняжка! Она ведь, пожалуй, вступается за меня, когда Таунзенд меня поносит!"