Излагая все это, доктор говорил медленно, с расстановкой, с паузами и ударениями, без всякого снисхождения к нервическому состоянию бедняжки Кэтрин, напряженно ожидавшей отцовского решения. Наконец она опустилась на стул, склонив голову, но все еще глядя на доктора; но, как ни странно (мне даже трудно говорить об этом), Кэтрин, с ужасом понимая, что умозаключения отца склоняются не в ее пользу, не переставала восхищаться изяществом и благородством его речи. Необходимость возражать отцу угнетала и парализовала девушку; но она собрала все свои силы, чтобы тоже говорить ясно. Он был так спокоен, он вовсе не сердился; значит, и ей нужно постараться сохранить спокойствие. И она старалась — но от усилия вся дрожала.

— Вовсе это не главное, что мы о нем знаем, — сказала она дрогнувшим голосом. — Мы знаем и другое, и очень многое. Он талантливый… он так хочет найти себе занятие! Он добрый, и щедрый, и верный, — говорила несчастная Кэтрин, сама не подозревавшая, что способна на подобное красноречие. — А его состояние… состояние, которое он растратил, было совсем крошечное!

— Тем более надо было его беречь, — усмехнулся доктор, вставая. Затем, увидев, что Кэтрин тоже поднялась со стула и стоит посреди комнаты с какой-то неуклюжей серьезностью, полная чувств, которые она не в силах выразить словами, он притянул ее к себе и поцеловал.

— Ты ведь не думаешь, что я буду жесток с тобой? — спросил он, обнимая ее.

Вопрос этот не успокоил Кэтрин; напротив, она услышала в нем намек, от которого ей стало нехорошо. Но ей удалось довольно связно ответить:

— Нет, дорогой отец, потому что, если ты знаешь, каково мне сейчас… конечно, ты знаешь, ты же знаешь все на свете… ты должен быть очень добр со мной, очень мягок.

— Да, я думаю, что знаю, каково тебе сейчас, — сказал доктор. — И уверяю тебя — я буду добр с тобой. И приму завтра мистера Таунзенда. А пока прошу тебя никому не говорить, что ты помолвлена — до поры до времени.

Вторую половину следующего дня доктор провел дома, ожидая мистера Таунзенда. Доктор считал (и, наверное, справедливо, поскольку он был человек очень занятой), что таким образом оказывает поклоннику своей дочери большую честь и что у молодых людей будет меньше причин считать себя обиженными. Когда Морис вошел в дом, вид у него был почти безмятежный — он словно забыл об «оскорблении», на которое жаловался Кэтрин два дня назад, — и доктор Слоупер без промедления сообщил гостю, что знает о цели его визита.

— Кэтрин рассказала мне вчера о ваших отношениях, — сообщил доктор. Позвольте заметить, что вам следовало поставить меня в известность о своих намерениях прежде, чем дело дошло до помолвки.

— Я бы так и сделал, — ответил ему Морис, — если бы не видел, что вы предоставляете дочери полную свободу. Она, по-моему, сама себе хозяйка.

— В смысле свободы действий — разумеется. Но в нравственном отношении, я надеюсь, моя дочь не настолько эмансипирована, чтобы выбрать себе мужа, не посоветовавшись со мной. Я предоставил ей свободу, но мне далеко не безразлична ее судьба. По правде говоря, меня удивило, с какой быстротой созрело ваше решение. Ведь вы были представлены Кэтрин чуть ли не на днях.

— Это, действительно, произошло совсем недавно, — с величайшей серьезностью согласился Морис. — Не могу не признать, что мы довольно быстро пришли… к взаимному согласию. Но это вполне естественно: мы сразу обрели уверенность в своих чувствах… и друг в друге. Мисс Слоупер с первой же встречи привлекла мое внимание.

— А может быть, даже _до_ вашей первой встречи? — спросил доктор.

Морис быстро взглянул на него.

— Конечно, я и раньше слышал, что она очаровательная девушка.

— Очаровательная девушка… Вы находите Кэтрин очаровательной?

— Безусловно. Иначе я не пришел бы к вам сейчас.

Доктор немного поразмыслил.

— Дорогой юноша, — сказал он наконец, — боюсь, что вы чрезмерно впечатлительны. Я полагаю, что, будучи отцом Кэтрин, я в состоянии благосклонно и по достоинству оценить ее многочисленные добродетели. Однако признаюсь вам, что я никогда не находил ее очаровательной и не рассчитывал когда-либо услышать подобный отзыв.

Морис Таунзенд выслушал признание доктора с улыбкой, не лишенной почтительности.

— Не знаю, какой я находил бы Кэтрин, будь я ее отцом. Мне трудно представить себя в этой роли. Я говорю со своей точки зрения.

— Говорите вы прекрасно, — сказал доктор, — но этого недостаточно. Я сообщил вчера Кэтрин, что не одобряю ее помолвки.

— Она мне это передала и очень меня огорчила. Для меня это большое разочарование.

Некоторое время Морис молчал, глядя в пол.

— Неужели вы ожидали услышать, что я буду счастлив отдать вам свою дочь?

— О нет. Я догадывался, что не нравлюсь вам.

— Что ж навело вас на эту догадку?

— То, что я беден.

— Звучит грубо, — сказал доктор, — но, в сущности, так оно и есть… если говорить о вас как о будущем зяте. Отсутствие средств к существованию, профессии, каких бы то ни было ресурсов или видов на будущее относит вас к разряду молодых людей, из коих было бы неосмотрительно выбирать жениха для моей дочери — слабой женщины с большим состоянием. В любом другом качестве вы бы мне определенно понравились. Но как зятя я вас не приемлю!

Морис Таунзенд почтительно выслушал доктора и сказал:

— Я не согласен, что мисс Слоупер — слабая женщина.

— Вы, разумеется, должны защищать ее — ничего другого вам не остается. Но я знаю Кэтрин двадцать лет, а вы — чуть дольше месяца. Впрочем, будь она даже женщиной с сильным характером, у вас-то все равно нет ни гроша за душой.

— О да. И в этом моя слабость. Я нищ, а следовательно, рассуждаете вы, меркантилен: охочусь за деньгами вашей дочери.

— Я этого не говорю. Ничто не вынуждает меня к такому заявлению. Да и сказать такое без особой необходимости было бы дурным тоном. Я просто говорю, что вы не из того разряда.

— Но ваша дочь выходит замуж не за разряд, — настаивал Таунзенд, приятно улыбаясь. — Она выходит за человека — за человека, которого удостоила своей любви.

— И который почти ничего не может предложить взамен?

— Можно ли предложить что-то большее, чем нежную любовь и преданность до гроба? — возразил молодой человек.

— Да как вам сказать?.. Можно предложить невесте и кое-что еще, и не только можно, но и должно. Преданность до гроба оценивается постфактум; заверениям в любви принято давать в подобных случаях и материальные гарантии. Что же можете предложить вы? Весьма привлекательную внешность и превосходные манеры. Сами по себе эти качества прекрасны, но ведь сами по себе они немногого стоят.

— Я могу предложить и еще кое-что, — сказал Морис, — а именно: слово джентльмена!

— Слово джентльмена, что вы будете вечно любить Кэтрин? Воистину надо быть джентльменом до кончиков ногтей, чтобы давать такие заверения!

— Слово джентльмена, что я не меркантилен, что моя любовь к мисс Слоупер — самое чистое и бескорыстное чувство, какое когда-либо зарождалось в сердце смертного. Ее состояние интересует меня не больше, чем угли в этом камине.

— Принимаю ваши слова во внимание, — сказал доктор. — Но все же не могу не вспомнить, к какому разряду общества вы принадлежите. Даже торжественная клятва, которую вы сейчас дали, не может этого изменить. Пусть это всего лишь случайность, а все остальное говорит в вашу пользу; но за тридцать лет медицинской практики я убедился, что случайности подчас имеют далеко идущие последствия.

Морис разглаживал ворс своей шляпы (она и без того отлично блестела) и по-прежнему сохранял самообладание, которое, как вынужден был признать доктор, безусловно делало ему честь. Однако было очевидно, что молодой человек испытывает величайшее разочарование.

— Неужели я ничем не могу заслужить вашего доверия?

— Если бы и существовал способ заслужить мое доверие, я не стал бы предлагать вам его. Неужели вы не понимаете? Я не хочу вам доверять! заявил доктор, улыбаясь.