В то же время мы тактично, но ясно дали понять сирийцам, что им нужно проявить гибкость в вопросе о своих войсках в Ливане. Делать им там нечего, надо уходить, но, разумеется, без ущерба для престижа Сирии и при условии, что будет гарантирован вывод из Ливана израильской армии.

Однако вопреки этому замыслу и оптимистическому настрою, который звучал с советской стороны, оценки сирийского президента выглядели глубоко пессимистичными. Пожалуй, такого диссонанса никогда еще не было на переговорах с арабами, разве что со своенравным Каддафи.

Прежде всего, это касалось военного сотрудничества. Асад заявил, что никакого примерного равенства в военном отношении между Сирией и Израилем не было и нет. «Если бы такое равенство существовало, не было бы ни Кэмп-Дэвида, ни ливанских событий, ни сползания арабских стран на империалистические позиции». Не произошло сдвига и в вопросах модернизации средств ПВО — Сирия по-прежнему беззащитна перед угрозой израильского нападения.

Асад жаловался, что советская сторона переоценивает роль Арафата в палестинском движении и, видимо, не располагает достоверной информацией о его поведении и политических делах. Он неустойчив во взглядах, не проявил себя как зрелый революционер, подыгрывает арабской реакции. Поэтому не различные палестинские организации должны сплачиваться вокруг Арафата, а самого Арафата надо подтягивать к позициям прогрессивного крыла ООП.

Потом президент Сирии ударился в критику советской позиции в отношении Иордании. «Обращение в нашу веру короля Хусейна, как ставит этот вопрос советская сторона, — задача неосуществимая. Он органически связан с американцами, готов играть любую роль, которую наметят ему США. Это подтверждается и тем, что сейчас он выступает одним из главных поборников плана Рейгана в арабском мире».

В Аммане, Арафат договаривался о том, продолжал свои разоблачения президент, чтобы король Хусейн выступал от имени ООП в контактах с США. Он дал также согласие на передачу Западного берега под эгиду Иордании и на создание палестино-иорданской федерации.

Тут Громыко усомнился в точности информации Асада о переговорах в Аммане, указав, что, по нашим данным, Арафат дал согласие только на создание конфедерации и только после создания независимого палестинского государства.

А Брежнев едва ли понимал, о чем шла речь. Он уже не вникал в суть дела и просто зачитывал подготовленные ему памятки. Нужно было только следить, чтобы он вовремя переворачивал страницы.

Единственное, на чем сошлись в ходе этих переговоров в Кремле, — это на проблеме вывода войск из Ливана.

Асад сообщил, что во время последнего приезда в Дамаск в начале октября американский посол Хабиб предлагал синхронизировать вывод сирийских и израильских войск из Ливана. Ему было заявлено, что Сирия и Ливан — это братские арабские страны, связанные друг с другом соглашением о совместной обороне. Сирийские войска находятся там по просьбе ливанского правительства и по мандату Лиги арабских стран. А Израиль — это агрессор, оккупирующий ливанскую территорию.

Сирия, заявил Асад, готова в любой момент уйти из Ливана при условии, что Ливан будет свободен от израильской оккупации, а договоренность об уходе сирийцев будет чисто двусторонним ливано-сирийским делом. В посредничестве третьей стороны Сирия не нуждается.

В общем, результат этих переговоров в Кремле был далеко не столь радужным, как об этом докладывал Брежнев на Политбюро спустя несколько дней.

Но пикантность положения заключалось в другом. Главные события происходили не на переговорах в Кремле, а в Министерстве обороны СССР на улице Фрунзе. Там после скучных кремлевских сидений министры обороны двух стран, Устинов и Тлас вырабатывали соглашение о размещении в Сирии двух зенитных ракетных полков дальнего действия с советскими расчетами. Никто из МИДа на этих переговорах не присутствовал, а Брежнев в своем докладе на Политбюро по итогам визита Асада о них даже не упомянул.

Между тем, дело делалось именно там. Атмосфера на этих переговорах была совсем иной — дискуссия была живой и не по бумажкам. Дмитрий Федорович много шутил, гости смеялись, и скоро соглашение было готово: советские ракеты появятся в Сирии уже в следующем, 1983 году, а срок действия соглашения будет 10 лет.

Не договорились, правда, по главному вопросу: кто и как будет давать команду на пуск советских ракет. Но условились продолжить об этом переговоры и оформить потом договоренность в виде протокола к соглашению.

18 октября соглашение было подписано обоими министрами там же на улице Фрунзе. Выпили по этому поводу не шампанского, а водки и тут обнаружили, что не там подписали документ министры. На месте сирийского министра поставил свою подпись Устинов, а Тлас расписался там, где это должен был сделать советский министр.

Что ж, такое иногда случается в дипломатической практике. Быстро подготовили новые страницы для переподписания. Но тут усмотрев в этом какой-то подвох, закапризничал Устинов и сказал, что снова подписывать соглашение он не будет. Тогда Тлас тоже отказался и соглашение подписали начальники генеральных штабов Н.В. Огарков и Шехаби.

В конце октября — начале ноября 1982 года Л. И. Брежнев был необычайно активен. Чуть ли не каждый день принимал иностранные делегации, произносил речи и выглядел куда лучше, чем обычно.

7 ноября отстоял без особых проблем несколько часов на параде и демонстрации, был на приеме в Кремле и произнес там речь. Потом уехал на охоту в Завидово, но уже 9 ноября вернулся в Москву и, что было уж совсем необычно, к 12 часам приехал на работу в Кремль. Там он встретился с Андроповым, пообедал, немного отдохнул, еще поработал и уехал на дачу только в половине восьмого вечера.

В общем, ничто не предвещало беды. Поэтому утро 10 ноября 1982 года на даче Брежнева в Заречье под Москвой начиналось как обычно. Еще не было восьми, когда проснулась Виктория Петровна. За окном брезжил холодный московский рассвет. Она накинула темно-зеленый халат и взглянула на Леонида Ильича. Он лежал на спине в их большой супружеской кровати и, по-видимому, крепко спал.

Не чувствуя беды, Виктория Петровна прошла в соседнюю комнату, где дежурная медсестра делала ей каждый день укол инсулина. Уже больше 10 лет она страдала от тяжелого диабета, сердечной недостаточности и кучи других мелких неурядиц со здоровьем. Врачи серьезно беспокоились за жизнь этой тучной и рыхлой женщины с седыми, забранными в пучок, когда-то роскошными черными волосами.

Пока ей делали укол, в спальню зашли двое охранников Брежнева, Володя Медведев и Володя Собаченков, чтобы разбудить вождя и помочь ему одеться. Собаченков подошел к окну и резко отдернул шторы. От этого шума Леонид Ильич обычно сразу же открывал глаза, но тут даже не пошевелился. Медведев слегка потряс его за плечо:

— Леонид Ильич, пора вставать.

Тот не откликался. Тогда Медведев стал трясти сильнее, так, что тело Брежнева заколыхалось в постели. Но он не подавал признаков жизни.

— Володь, — произнес ошарашенный Медведев, — Леонид Ильич готов!

— Как готов? — остановился посреди комнаты, как вкопанный Собаченков.

— Кажется, умер. Беги скорее на телефоны, сообщи Чазову.

Собаченков сразу же позвонил начальнику «кремлевки»[79] академику Е. И. Чазову и, ничего не объясняя, сказал:

— Леониду Ильичу нужна срочная реанимация, — и повесил трубку.

После этого охранники положили тело вождя на пол на ковер, и стали делать искусственное дыхание. Не помогло.

Тем временем Чазов вызвал реанимацию, а сам через Кутузовский проспект и Минское шоссе помчался в Заречье. Он был третьим человеком, узнавшим о смерти Генерального секретаря. Даже жене Брежнева, Виктории Петровне, ничего не сказали вымуштрованные охранники.

На даче Чазов застал такую картину. Леонид Ильич Брежнев застывшей глыбой лежал на полу. Его одутловатое лицо было спокойно, как во сне, и только бледно-синяя маска смерти, начинавшая покрывать щеки, свидетельствовала, что случилось непоправимое. Тем не менее, Собаченков, как его и учили, методично делал массаж сердца покойнику.