– Но может, и хорошо, что все так кончилось, не успев начаться.

– Что ты имеешь ввиду? – подозрительно спросил я, хоть и не сказал ему, что между нами ничего еще не было.

– Ну что не дошло до женитьбы. Судя по тому, что ты рассказываешь, эта женщина рано или поздно принесла бы тебе несчастье.

– Она уже принесла его, – ответил я.

– Ну, это ты брось, – опять сказал он и добавил: – Все кончается.

Я молчал, словно бы глядя сквозь стены своей холодной комнаты туда, где не было горизонта.

– Знаешь, – сказал вдруг отец с какой-то горькой усмешкой, – а я ведь когда-то хотел жениться на Кларе.

Он посмотрел в окно.

Жениться на Кларе?! Вся сцена, как он меня к ней привел, и все, что она потом со мной сделала, встала у меня перед глазами. Что он говорит?! Зачем же тогда…

– Но в церкви, – продолжил он тихо, – куда мы однажды зашли с ней, это было на Пасху, задуло мою свечу. Я зажег ее снова и ее снова задуло.

Он замолчал. Я тоже не говорил ни слова. Довольно долго мы молчали, потом отец сказал:

– Пойди поставь чай.

Я вышел на кухню и поставил чайник. За чаем мы перебросились лишь парой ничего не значащих фраз. Уходя, отец как-то вымученно улыбнулся и сказал, что мне пора возвращаться. Я ответил ему, что я подумаю.

Когда он ушел, меня охватило странное беспокойство. Я буквально не находил себе места.

«Что происходит, Вик?» – спросил наконец я сам себя.

И признался в мучительном желании позвонить Лизе. Я истерически засмеялся. Отец словно бы унес с собой мое поражение. Да, позвонить именно сейчас, когда я еще могу увидеть в окно его спину, пока он не дошел до автобусной остановки. Я опустился на кровать и потрогал ладонью лоб. Ладонь была ледяная, лоб пылал.

«Сейчас или… никогда».

Но что, что я скажу ей? В конце концов, это и не так уж и важно, слова найдутся сами. Важно лишь, что сейчас я чувствую, что хочу ей позвонить. Я встал с кровати и набрал ее номер, в котором я когда-то ошибся на единицу и которую добавил к последней цифре мой друг, с которым после этого я расстался. Лиза сразу взяла трубку.

– Привет, это опять Вик, – сказал я, еле сдерживая бьющую меня дрожь.

– А я думала, что ты хотя бы умеешь умирать, как мужчина, – усмехаясь, сказала она.

– Не волнуйся, – ответил я, чувствуя будто бы вдыхаю кокаин, – умирать я умею. Но хотел бы перед смертью все же представить тебе доказательства, что я не клоун и познакомить тебя с Дипендрой.

Я был абсолютно уверен, что то, что я сейчас сказал, – не безумие.

– Что еще за Дипендра?

– Я же говорил тебе, – спокойно продолжал я, – непальский принц.

– С которым ты познакомился в Америке?

– С которым я познакомился в Америке.

Она цинично расхохоталась:

– Он, что, остановился проездом у тебя дома и ты чай с ним там пьешь, заваренный на тараканах?

– Нет, – спокойно ответил я.

– Тогда, – сказала она с каким-то холодящим весенним сквознячком в голосе, – передай привет своему лечащему врачу и скажи ему, чтобы тебя больше не подпускали к телефону. И вообще! – она вдруг сорвалась, – Не смей сюда больше звонить, мудак!

Она бросила трубку. Я почувствовал нестерпимый озноб. Я сам не ожидал от себя всех этих слов. Я сел на кровать и посмотрел в стену. Но стены по-прежнему словно бы не было, и я снова смотрел туда, где не было горизонта. И я вдруг, как увидел, что это так и будет, что я действительно вскоре полечу с Лизой в Непал. К Дипендре.

Три дня я провалялся с высокой температурой. Почти ничего не ел. На четвертый, еле передвигая ноги, я вышел на улицу. Светило солнце и ослепительно сиял снег. Я взял немного снега в ладонь и упал в обморок.

Рука была белая, желтая, синяя и зеленая. Белой была собственно рука, точнее кожа руки, а желтым, синим и зеленым был чужой свитер, надетый прямо на мое голое тело. Увидев свою руку, я подумал, что именно она-то меня и спасет. Усатый дворник заглянул мне в лицо:

– Ну вот, кажется, порозовело.

Глядя в его глаза, я почему-то вспомнил Криса. «Нас всегда спасает наше тело, – сказал как-то он, – ибо посредством его мы, собственно, и производим все наши манипуляции, включая самоубийство».

Очнувшись в своей каморке, куда принесли меня дворники, я почему-то вспомнил также и женственную, но твердую руку Дипендры. В один из вечеров мы сильно выпили, разговор зашел про женский пол, а потом съехал на религию. Голландец сказал, что любая богиня или бог – это не более, чем олицетворение власти, и рано или поздно становится ясно, что власти не какой-нибудь, а государственной.

– В древности бог также означал счастье и удачу, – попытался вставить я.

– То есть обстоятельства, – ответил Крис, – то, что посередине между причиной и следствием, что опять же приходит извне, дается или даруется.

– Да нет, – возразил Дипндра, – это приходит изнутри, а не извне. Или, если использовать твой западный язык, то это твоя свобода и твоя энергия.

– Ну да, – усмехнулся Крис, – повторяй священную мантру и впадешь в священную кому. Только это еще вопрос – есть ли эта кома твоя свобода.

– А ты попробуй, – сказал Дипендра.

– Я пробовал… Я и так пробовал: «все говно, все говно, все говно…». Помогает еще лучше.

Дипендра нахмурился.

– Не сердись. Я защищаю свой тезис: бог – это насилие над человеком, – засмеялся Крис, – насилие, приходящее извне. Напрасно вы хотите все свести к психике, к состояниям сознания. Свобода, мол, внутри. Да какая внутри свобода?! Тебя же рвут на части желания, мысли, чувства, все твои комплексы и проблемы, все твое безумие. Все в разные стороны тянут. Всё давно разбито вдребезги и нет никакой этой вашей хваленой интуиции, целостности. Может, потому и бог сегодня – это всего навсего фрагмент человеческой психики, да и сам состоит из фрагментов – из Христа, Магомета, Вишну и так далее.

– А что ты знаешь о Вишну? – еле сдерживая себя, усмехнулся Дипендра. – И при чем здесь Христос, Магомет? Если уж занимать твою рациональную позицию, то разные религии, это просто разные языки, говорящие все равно об одном и том же.

Голландец допил виски, и, не спуская с Дипендры своего цепкого взгляда, сказал:

– На вашем – Вишну в своей грезе…

– Творит целые миры, – докончил Дипендра.

– И первые же его создания, выпущенные им в мир, – медленно проговорил Крис, – некие Мадху и Каитабха, надеюсь я произношу их имена правильно, искали и до сих пор ищут своего создателя, чтобы убить его.

– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурился Дипендра.

– Ничего, кроме того, что сказал. Знаешь, это еще у Борхеса… последний сюжет… о самоубийстве бога. Атис во Фригии калечит и убивает себя. Германский ‘Один, пронзенный собственным копьем, приносит себя в жертву, подвешенный на мировом дереве. Да и Христос, как известно, тоже загодя знал о своей казни и ничего не сделал, чтобы ее предотвратить… – он вдруг сделал странную паузу и, не отрывая глаз от лица Дипендры, словно бы рассматривая его в первый раз, добавил:

– Кстати, я слышал, что в Непале, последней индуистской монархии, король считается живым воплощением Вишну?

И, вызывающе ковыряя пальцем в носу, он, как ни в чем ни бывало, взглянул принцу прямо в глаза. Принц тяжело посмотрел на меня, но я и сам был ошеломлен этой тирадой, все мое лицо выражало это ошеломление, и принц понял, что я здесь ни при чем.

– И что дальше? – повернулся он к Крису, белки его налились кровью, мелко задрожала левая бровь.

– Ничего, – ответил Крис, как ни в чем не бывало, – Фрейд, кстати, сказал, что каждый создает своего бога по образу своего отца.

Черты лица Дипендры внезапно исказилось, он взял тяжелый бокал из толстого синего стекла, взял в свою тонкую женственную ладонь и стал медленно сжимать. Я видел, как побелели пальцы и костяшки. Прошла, наверное, минута, вдруг бокал с треском лопнул и на пол, звеня, посыпались осколки. Я с криком вскочил. Дипендра спокойно раскрыл ладонь. Она была совершенно чиста, ни одной ранки.