Вот озеро Фева. Смеясь, Лиза выходит из воды. Ей лень переодеваться, она обнимает ладонями свои маленькие груди, отжимая купальник. По ее загорелому узкому телу пробегают струйки воды. Заснеженные вершины вдали.

Вот загорает, сидя, немецкий турист – огромный старик, он достает бутерброд двумя пальцами из целлофанового пакета, рядом буддийская ступа.

А вот и я сам, смеясь, захожу в воду по пояс, поднимая руку с сигаретой все выше и выше, плыву, форсисто держа ее на отлете. Затейливый дымок над водой.

Садится за вершинами солнце, стали виднее храмы на острове и на том берегу. Тень горы выползает на самую середину.

Здесь, в тюрьме, я, наверное, должен догадаться, почему случилось то, что случилось, и за что я наказан. Они просовывают на ночь в деревянную дырку мой фаллос, называя его «лингам». Они привязывают меня на ночь к лавке Кали. Рука к руке, нога к ноге, губы в губы. Если я не буду совершать фелляций, они запорят меня насмерть. Я что-то такое должен им подписать. Они подсовывают мне бумаги и ручку, вместе с газетами. Но ведь я не убивал их короля! Я не тот, за кого они меня принимают. Но ведь и каждый из нас не таков, кем он представляется для других. Ты догадываешься, папа, что сейчас я говорю и о Лизе. Ты скажешь, что ты меня предупреждал. Но однажды ты же мне и сказал, что одно и то же видение предстает перед нами на разных этапах жизни, в разных обличьях является та или то, что так трудно назвать по имени. Я помню, как ты усмехнулся. «Страж охраняет сокровище, – сказал, усмехаясь, ты. – И каждый раз битва с ним все безнадежнее». Вся эта история с Лизой. Если я и хотел чего-то, то только ради нее. Где начало, спрашиваешь ты меня, где начало?

Гремит в замке ключ. Опять на допрос. Я ничего не подпишу…

Принц Дипендра был доставлен в военный госпиталь без сознания. Теперь он лежал на кровати, за него дышал американский дыхательный аппарат. Глаза принца были широко и бессмысленно раскрыты, взгляд неподвижно устремлен в потолок. В изгловье мерцала капельница. Над кроватью медленно вращались лопасти вентилятора. Теперь красивое лицо Дипендры, так нравившееся молодым англичанкам в Итоне, было безнадежно изуродовано. Из ноздри торчал узкий прозрачный шланг. Скрытое под бинтами лицо было недоступно для фотографий.

Принцесса Девиани, с которой Дипендра вступил в брак вопреки воле своих родителей, сидела в длинном черном лимузине, стоявшем на заднем дворе военного госпиталя. Маленький телевизор, вмонтированный в переднюю спинку сиденья, транслировал траурную церемонию кремации. Через несколько минут тела отца и матери принца вместе с другими телами членов королевской семьи должны были быть сожжены на ступенях храма, ведущих к водам священной реки Бхагмати. На экране мелькали кадры хроники. Вот колонны простолюдинов в желтых блузах, несущих портреты королевы и короля. Вот маленькие зеленые лужайки, на постаментах траурные носилки. Тела убиенных, укутанные в красно-желтые саваны. По углам деревца скорбно смыкают свои зеленеющие кроны над балдахинами. Вот книги соболезнования, огромные тома, их передают из рук в руки по всему Катманду, каждый непалец хочет оставить здесь свою прощальную надпись. Сотни мотоциклистов с портретами Бирендры и Аишварьи, молчаливо кружащие вокруг дворца днем и ночью. Уличные парикмахеры, склоненные головы простых непальцев, решивших в знак траура обрить себя наголо. Самодельные часовни на улицах и площадях, ирисы и лилии. Вот бунтовщики у дворца, с портретами их любимого короля, разгоняемые полицией. Вот демонстранты, сжигающие индийские газеты. Горящие автомобильные покрышки. Никто никому не верит. Хаос и смута. Больше нет короля. Движется траурная процессия – белые мундиры, темные брюки, это шагает, как в замедленном фильме, королевская гвардия; носильщики в белом – короткие рукава и белые шаровары, белый цвет – цвет смерти; утопающие в цветах тела Бирендры и Аишварьи… На ветру пламя разгоралось все быстрее, пламя уже ревело, жадно охватывая саваны, корчились тела, словно бы пытаясь восстать в огне. Толпа рыдала на коленях. Скорбные, прорывающиеся сквозь рыдания, крики. «Вернись, о король, спаси нацию!». Их любимец на глазах превращался в ничто. От него оставался только пепел. Полный титул исчезающего короля состоял из семидесяти четырех слов. Через несколько минут все было кончено и прах королевской семьи был развеян над водами священной реки.

На следующее утро наследный принц Дипендра был торжественно провозглашен королем и по традиции объявлен инкарнацией бога Вишну, хранителя мироздания.

Рассказывали, что в Итоне, куда принца отправил учиться отец, Дипендра любил кататься на мотоцикле. Что он, обладатель черного пояса по карате, мог простоять несколько часов на одном большом пальце. Мог даже вешать себя и висеть несколько минут в петле, не задыхаясь. Рассказывали, что этот юноша был великодушен. Он дарил своим друзьям золото – статуэтки, монеты, хотя, быть может, и догадывался, что рано или поздно они снесут все это в ломбард. “Да, я, конечно же, помню его, – сказал в интервью ректор итонского унивеситета, – из всех студентов тех лет он был, пожалуй, самым выдающимся”. В итонском тире принц легко попадал в любую цель, потому как был еще и прекрасным охотником и с четырнадцати лет охотился вместе с отцом в национальном парке Читван.

Рассказывали правда, что в последнее время принц в Итоне сильно пил. Оракулы предсказали смерть его родителям, если он женится. Он не мог взять Девиани в жены, пока ему не исполнится тридцать пять лет.

Теперь он, живой бог, инкарнация Вишну, неподвижно лежал, прикованный к белой блестящей кровати. Аппараты еще поддерживали его жизнь. Его слабую, еле тлеющую жизнь поддерживали также еще и лекарства, доставленные специальным самолетом из Англии. Мозг принца был парализован. Но еще жила его правая задняя четверть, где бродил конгломерат нейронов, ответственный по словам английского нейрохирурга за то, что принято называть богом.

Черный лимузин, простоявший последние дни на заднем дворе королевского военного госпиталя в западной части Катманду, медленно выехал из ворот. На заднем сидении рыдала новая королева. Она не могла больше сдерживать себя и кричала, вцепившись ногтями в белую блестящую кожу сиденья. Стекла лимузина были затемнены и снаружи в них отражались лишь бегущие улицы и бесстрастное солнце.

Никто не знает, когда придет палач, и в какие он будет облачен одежды, и чье обличье он примет. Невинная, присевшая на корточки девочка или мускулистый гуркх. Там или здесь, в пересечении иллюзорных линий, вдруг непонятно почему оборачивающихся реальностью. Это утро может быть последним…

Вчера пришли поздно ночью. Гуркхи отвязали меня, сорвали белье, перевернули на спину и снова затянули веревки. Дверь была раскрыта настежь и я с ужасом ожидал, кто же еще сейчас должен войти. Где-то в самом конце коридора послышались шаги. Я не мог оторвать взгляда от распахнутой настежь двери. Что-то словно бы уже скорбно звенело и звало. Легкий сквозняк, повеявший вдруг чем-то острым, холодил мое обнаженное, покрытое каплями пота тело. Я неотвязно смотрел в проем двери. Шаги раздавались уже совсем близко, и наконец я увидел зарево на стене, зловещие приближающиеся тени. В проеме возникли две высокие фигуры в браминских одеждах, в руках они держали какие-то странные лампы с огнем. За ними – два гуркха с факелами. Один из браминов (я заметил на черепе у него шрам) бросил в огонь своей лампы щепотку какого-то порошка. Резкий, дураманящий, приторный запах распространился по камере. У меня слегка закружилась голова. Гуркхи расступились и в сопровождении двух других браминов вошла невысокая женщина в белом сари, лицо ее было скрыто, блестели лишь глаза, она посмотрела на меня так, словно бы она меня давно знает, взгляд ее был пронзителен, мне почему-то показалось, что женщина слегка пьяна, она шагала как-то странно, словно бы поднимаясь по невидимой лестнице. В руках она несла серебряный поднос, на котором блестело кольцо. Брамины подошли ближе, бесстрастно разглядывая мою наготу. Гуркхи, мучавшие меня, уступили им место. Женщина в сари произнесла какую-то длинную мантру, по-видимому, на санскрите, взяла с подноса кольцо, отдала поднос одному из браминов и подошла ко мне. Она заглянула мне в глаза как-то долго и глубоко, отчего я, обнаженный и распятый, смутился еще больше. Вдруг она быстро взяла мой фаллос двумя пальцами и ловко вытянув его, надела мне это кольцо. Брамин, у которого на черепе был шрам, сказал, что теперь я обручен и что венчание состоится, когда якши завершит свои подготовительные ритуалы. Потом мне объявят приговор и он будет приведен в исполнение в присутствии членов королевской семьи – взошедшего на трон его величества Гьянендры, брата покойного короля, оправляющейся от ран супруги Гьянендры, королевы Комал, их сына принца Параса и других ближайших родственников. Кроме королевской семьи и посвященных в обряд браминов при исполнении приговора больше не будет присутствовать никто…