Рыжий мальчик-панк на авансцене обнимался в танце с высоким широкоплечим негром. Под потолком играли развевающиеся от сквознячка ленточки – разноцветные полоски, завязанные в узелок. В углу за столиком откровенно целовались взасос два светловолосых парня в черных университетских майках.

«Что я здесь делаю?» – усмехнулся сам себе Дипендра. Мимо проплывали две короткоостриженные девушки, эротично обнимая друг друга за талии, сигаретный дым слегка скрывал их независимые лица, на крыле маленького носа одной из них блестел пирсинговый шарик, другая показала слишком уж откровенно вглядывающемуся в нее Дипендре свой розоватый язычок в довольно откровенном жесте. Они расхохотались. «Лучше было бы вызвать по телефону проститутку в номер», – грустно подумал принц и оглянулся в поисках официанта. «Спросить про «промокашку» раз уж это драг-шоу или с виски лучше не мешать?» Он все же заказал себе опять «джек дэниэлс» и негр-официант учтиво записал заказ.

Наконец зал осветился пронзительно голубыми лучами света, так что многие даже инстинктивно зажмурились, а некоторые недовольно и громко заговорили. Свет сфокусировали на сцену, куда через минуту вдруг выскочила огромная и толстая мулатка лет пятидесяти с по-мужски накачанными бицепсами и поразительно красивым лицом. Тряся огромными силиконовыми грудями, она прокричала слова приветсвия и под одобрительный свист публики задрала юбку, показывая свои синеватые рыхлые ляжки и узкие, утопающие в складках жира, плавки, плоско покрывающие впадину. В зале захлопали и завизжали. С разных сторон уже пробирались к эстраде несколько молодых людей, протягивая мулатке зажатые между пальцев доллары. Она по-матерински склонялась над каждым из парней и торжественно давала себя поцеловать, быстро и хищно пряча в декольте баксы. Собрав наконец свой первый урожай, она протанцевала на середину сцены, прожектора сменили цвет, плавно началась музыка и мулатка запела, точнее запела не она, а фонограмма – какую-то сентиментальную и задушевную песенку Патриции Каас, под которую мулатка танцевала и разевала свой огромный напомаженный блестящий рот, часто задирая платье и показывая публике то огромную целюлитную задницу, то обнажая силиконовую грудь, а то – «стыдливо» – и то место, где у нее «ничего не было». Зал кричал, свистел, визжал, все больше восторженных поклонников протискивалось к сцене, неистово протягивая баксы в надежде поцеловать красавицу «Каас» кто в щечку, кто в мясистые накрашенные губы, кто в потную бурно дышащую грудь. Дипендра заметил в толпе протягивающих доллары и тех двух пирсинговых девочек. Внезапно толпа расступилась и к сцене вышел невысокий лысыватый господин в помятой майке, небрежно он показал мулатке пятидесятидолларовую купюру, долго не давал, играя, как с собачкой, вот наконец дал, но поцеловать хотя бы в щечку отказался. Рядом прошептали, что это сам хозяин бара.

«И что я в самом деле здесь делаю?» – подумал еще раз Дипендра и заказал пятый «джек дэниэлс», он вдруг поймал себя на мысли, что здесь ему скорее интересны лица. Лица этих типов, что здесь собрались и что смотрят на эту идиотскую мулатку с каким-то почти сакральным удовлетворением, словно она и в самом деле Патриция Каас. Он замечал и на себе такие же взгляды в своей стране, когда проплывал через толпу в шикарном полупрозрачном лимузине. «Разглядывать лица разглядывающих – шоу для интеллектуала». Он усмехнулся удачно проскользнувшей фразе. Как каждый воспитанник Итона принц не без оснований считал себя интеллектуалом. Сейчас эти лица вдруг поразили его своей искренностью. В то время, как на сцене была сплошная фальшь. Ложь вызывала правдивые эмоции, и не только веселье вдруг отразилось на лицах этих геев и лесбиянок. Когда мулатка запела другую песню, тоже какой-то шлягер, но на сей раз без кривляний, а наоборот, по какой-то странной причине стараясь скопировать образец как можно чище, что-то ностальгическое словно бы проскользнуло вдруг в зале. Через весь цинизм, через всю инаковость и фарс проступила мельком все та же извечная человеческая грусть о несбывшейся любви, о чем так просто повествовала песенка.

– Простите, здесь свободно? – вежливо спросил Дипендру невысокий молодой человек в спортивной курточке.

Принц заказал себе весь столик, об этом извещала и табличка, Дипендре не хотелось сидеть вместе с геями, ловить на себе их недвусмысленные взгляды, и тем более услышать вдруг какие-нибудь сомнительные фразы. Хотя он был бы, наверное, не против, если бы за его столик попросились лесбиянки, по крайней мере существа другого пола, которым, как учили еще профессора-феминисты в Итоне, скоро будет принадлежать весь мир.

Но чем-то этот невысокий парень в спортивной курточке вдруг понравился Дипендре. Может быть, скуластое славянское лицо? Принц, слушавший когда-то в Итоне курс по этнографии, часто угадывал национальность. А может быть, – и проскользнувшая независимость, акцент, значит, нездешний. Не обратил внимания на табличку? Нет, явно без намерений.

– Да, пожалуйста, присаживайтесь, – доброжелательно сказал принц и, замечая нерешительность в лице молодого человека, добавил откровенно:

– Не бойтесь, я не люблю мужчин. Я люблю женщин.

– Я тоже, – улыбнулся молодой человек и сел.

Не знаю, что толкнуло меня сесть тогда за столик к Дипендре. В этом клубе я тоже оказался случайно. Я даже толком не понимал, как они, геи, это делают. Ну, женский пол, да, симметрично. А мужчины, что, по очереди? Сначала один сзади, а потом другой? Или тот, кто сзади, поддрачивает того, кто спереди? Мне было дико представлять себе это, но то, как они здесь откровенно целовались, невольно наводило на подобные образы. По правде говоря, я чувствовал себя в этом клубе, как на луне. Впрочем, я почему-то вспомнил вдруг какой-то старый фильм, кажется, Бертолуччи (меня еще маленьким брал на закрытый просмотр отец), как Шнайдер сделала Марлону что-то там сзади и внутри, от чего тот так сладко замычал.

Публика вокруг была, однако, довольно вульгарная. Какие-то панки с всклокоченными красными волосами, какие-то девки, пробитые пирсингом, здоровенные негритосы, нагло демонстрирующие свои бицепсы и зыркающие по сторонам голодными взглядами, их белки так и сверкали в полутьме этого чертова клуба. Я стоял, прислонившись к стене и старался не двигаться, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. И вдруг заметил этого странного, как бы отдельно сидящего человека. Он был одет в дорогой костюм и сидел один за столиком. Восточное – как почему-то мне показалось какое-то казахское – широкое лицо, красивые, черными дугами брови и также, еще одной короткой дугой, маленькие черные усики, внимательные коричневые глаза, безукоризненные жесты тонких рук… Его мужская, а лучше сказать мужественная жизнь, его снисходительное отношение к мальчикам, дружеское покровительство слабым. Я вдруг поймал себя на мысли, что начинаю его выдумывать. Но этот человек был безусловно сильным, я видел, как он слегка пренебрежительно, с каким-то, я бы даже сказал, вызовом смотрел на некоторых персонажей этого клуба, особенно на тех, кто слишком явно демонстрировал здесь свои мускулы. В своем костюме он, конечно же, был здесь явно не к месту (хотя еще несколько мужчин были в пиджаках), но это его, по-видимому, совсем не смущало, он смотрел на других так, словно они были здесь лишними, а не он. Я видел, как он расплачивался с официантом, давая каждый раз тому бешеные чаевые и не боясь, что это заметят некоторые из окружавших нас сомнительных типов. Да, наверное, я всегда хотел быть таким же, как и он – сильным, уверенным в себе, красивым, богатым и так безукоризненно одетым. Я вздохнул, увы, я знал себе цену. Я не нравился девушкам – слишком тонкая шея, некрасивое ассиметричное лицо, предательские прыщики (метки моего замедленного созревания, я всегда выглядел на несколько лет моложе, чем на самом деле), кроме того Клара… конечно, с одной стороны мне было чем похвастаться, я стал мужчиной в четырнадцать лет, но с другой – я словно бы навсегда остался мальчиком. Она, эта Клара… она, конечно, доставила мне наслаждение, но также и… нет, боль это, пожалуй, не совсем правильное слово; это скорее было какое-то нестерпимое наслаждение, слишком уж долго и мучительно оно не разрешалось, что я уже не выдерживал, а оно все продолжалось, длилось и длилось, словно целью его было не радостное освобождение и облегчение, а горькая и в то же время сладостная догадка, что оно, это наслаждение, одной природы с чем-то еще. Может быть, даже со смертью, как почему-то проскользнуло тогда во мне. Когда же я возвратился домой, отец не сказал мне ничего, ничего не спросил, как будто ничего и не было. Он сидел, как истукан, спиной ко мне, на стуле и слушал радио, передавали что-то про марсиан. Я хотел увидеть его лицо и, быть может, спросить, хотя что спросить? «Папа, зачем ты это со мной сделал?» Я попытался пройти между ним и радио, будто бы мне надо было взять учебник, а на самом деле, чтобы он меня увидел, но отец вдруг поднялся и, не глядя, вышел из комнаты. Я услышал, как в коридоре хлопнула входная дверь. Когда он ушел, я достал учебник, чтобы приготовить уроки по биологии и книга почему-то открылась на описании самок какого-то азиатского паука, которые во время спаривания поедают своего самца. Не знаю, как именно, но с тех пор чувства мои к девушкам были противоречивы. Я все еще хотел красивой романтической истории, но теперь боялся проявлять инициативу, боялся действовать, хотел, чтобы девушка начала ритуальные действия сама, сама бы взяла на себя хотя бы начало. И в то же время боялся и этого, вспоминая откровенные манипуляции Клары, для которой тогда явно прежде всего объектом наслаждения была моя невинность. Словом, получалось, что у меня были, как говорится, проблемы, и раз я боялся теперь проституток, значит мне не оставалось ничего другого кроме мастурбации. Клара не сделала из меня мужчину, она словно бы выманила его из меня и, показав его мне в ослепительной и омерзительной вспышке, снова куда-то спрятала, или даже не спрятала, а загнала его куда-то вглубь, и я не знал, как его достать. Себя из себя. Я завидовал таким, как вот этот щегольски одетый «казах» с безукоризненными манерами, элегантно позевывающий, заказывающий, как я подсчитал, уже пятый «джек дэниэлс» и тем не менее нисколько не пьяневший. Он не стесняясь разглядывал публику, увлеченную этим уже начавшимся пошлым зрелищем, и не замечал, что я разглядываю его почти в упор, его и только его. Я допил свой пятый «гиннесс» и вдруг почувствовал, что устал стоять. Сесть за столик означало бы подозвать к себе официанта и что-то заказать, а это было дороже, чем просто взять у стойки, кроме того надо было еще давать потом и чаевые. Однако я стоял уже полтора часа в ожидании шоу, которое только что началось, и мне страшно захотелось сесть. А может быть, я сам себя обманывал, что устал, и мне хотелось лишь приблизиться к этому настоящему мужчине. Я почему-то стал воображать, что, может быть, это нефтяной шейх или другой какой-нибудь воротила, делающий бешеные деньги на наркобизнесе. Да, вот почему они (я снова посмотрел вокруг) его не трогают! Опасность словно бы подстегнула меня. Так бывает, что вдруг совершаешь в жизни какие-то непредсказуемые поступки. В конце концов, не ограбит же он меня. «Чего тут грабить-то?» – усмехнулся я. Кроме того других свободных столиков и не было. Я все же переборол себя, свой страх, протиснулся через группку нагло задышавших мне в затылок панков и вежливо спросил «казаха», не обращая внимания на табличку, стоящую на его столике: