Литературная запись Н. Кузьмина

Всего сорок лет назад на одном из первых самолетов конструкции А. Н. Туполева, на АНТ-4, из Москвы до Соединенных Штатов Америки нужно было лететь… больше месяца! Заря, младенческий возраст авиации. Сейчас, в наши дни, турбореактивный пассажирский лайнер ТУ-114, детище того же А. Н. Туполева, совершает полет из Москвы в США и затем повторяет этот путь в обратном направлении за двенадцать часов летного времени.

Для чего я это пишу?

Контрасты, поразительные контрасты будоражат душу, порождают воспоминания. События давних лет, детство нашей авиации наводят на воспоминания о собственной молодости, о том, как мы, мальчишки, узнавали о первых успехах нашей страны, гордились подвигами славных авиаторов и, конечно же, сами мечтали о небе. Кому из мальчишек не свойственно мечтать! И мы тогда грезили, можно сказать, во сне видели романтическую голубизну бескрайнего пятого океана, себя в этом океане… и вообще бог знает, чего только не творилось в те годы в вихрастых, постоянно задранных к небу головах мальчишек!

Здесь надо сказать о небе, о неповторимом алма-атинском небе. Горный воздух, яркое солнце, вечные снега на безлюдных скалистых пиках придают нашему небу какое-то необъяснимое очарование. Такое небо зовет, притягивает, манит. И не мудрено, что многие из нас, алма-атинских ребят, связали свою жизнь с голубым простором пятого океана. Может быть, потому, едва появляется толчок для воспоминаний, передо мной сразу же встает небо моего детства, голубой океан над моим городишком, над вечными снегами, а уж после этого все остальное: друзья, сверстники, родные, наш дом, наш город.

Нужно сказать, что сейчас Алма-Ата сильно изменилась. Но все равно, каждый раз, приезжая сюда после долгих отлучек, я почему-то вновь и вновь вижу ту, давнишнюю, почти целиком уже исчезнувшую Алма-Ату, городок моего навсегда улетевшего детства. И небо, обязательно небо. Тут уж, видно, ничего не поделаешь,- как все это тогда запало в сердце, так и осталось на всю жизнь.

Жили мы в Алма-Ате на самой окраине, возле пивзавода, в маленьком собственном домике. Строил домишко мой дед, перебравшийся сюда, в Казахстан, из Воронежской губернии. С родных мест деда погнал голод. Много тогда их, переселенцев, мыкалось по земле. До Алма-Аты дед добирался на волах и ехал целый год. Сколько же верст прошагал он за своим возом? Центральные области России, Оренбургские степи, пески Приаралья; наконец показались зеленые прилавки у подножья гор. Что заставило его остановить здесь волов и дать команду сгружать нехитрый крестьянский скарб? Белое кружево цветущих яблоневых садов? Державное величие гор? Или небо, покойное, глубокое синее небо над головой?

За оградой нашего домика и до самых гор тянулось пустынное поле или выгон, как его тогда называли. На этом выгоне не только пасли скотину, но и великолепно охотились. Трудно поверить, но на том месте, где сейчас стоят здания техникума связи, радио и телевидения, где проложены асфальтированные магистрали, еще в мое время в изобилии водились фазаны, зайцы и барсуки. Охотникам было великое раздолье, и я отлично помню, как после недолгой охоты они возвращались домой, увешанные богатыми трофеями.

На выгоне, можно сказать, прошло детство мое и моих сверстников. На этом же поле началось и мое увлечение авиацией.

Шел тысяча девятьсот тридцать шестой год, год замечательного взлета советской авиации. Беспримерные перелеты, высотные рекорды… К тому времени под руководством А. Н. Туполева уже был создан первый отечественный серийный фронтовой бомбардировщик, вышел на аэродромы двухмоторный бомбардировщик конструкции С. В. Ильюшина, восхищение вызывал восьмимоторный самолет-гигант «Максим Горький». В те годы, как мы видим, наша страна уже обладала достаточно развитой авиационной промышленностью. Советским летчикам было на чем летать!

Но вот кому было летать на новых самолетах? И тогда со всей остротой встал вопрос о летчиках.

Как всегда, первым на призыв партии откликнулся комсомол. «Комсомолец, на самолет!»-этот лозунг был в те дни самым популярным среди нашей молодежи. Вот один из номеров «Комсомольской правды» лета тысяча девятьсот тридцать шестого года. Вся третья страница заполнена письмами юношей и девушек, которые горячо поздравляют славных соколов-летчиков с их выдающимися успехами и заявляют о своем желании влиться в ряды авиаторов. В центре газетного листа большая фотография – улыбающийся юноша в шлемофоне с пристегнутым парашютом бодро шагает по полю аэродрома. Под снимком подпись: «Кто он, этот молодой летчик? Нужно ли называть его фамилию, ведь он похож на тысячи своих сверстников, обучающихся искусству летного дела в авиашколах, аэроклубах, планерных станциях».

Снимок этот как бы символизировал массовый поход молодежи в авиацию. Молодые патриоты клялись выполнить призыв партии: «Летать выше всех, дальше всех, быстрее всех!»

В Алма-Ате тогда существовал маленький аэроклуб, на «вооружении» которого состоял один-единственный планер. Естественно, что от желающих заниматься не было отбою, но брали далеко не всех. Не брали и нас, мальчишек, хотя мы в то время уже учились в восьмом классе. Отказав нам в приеме, аэроклубовцы все ж не смогли обойтись без нас.

Для полета планера необходим был «естественный разгон», иными словами запас высоты. Для этой цели как нельзя лучше подходила наша окраина. Недалеко, сразу же за домишками, возвышалась покатая зеленая сопка, Веригина гора, как ее тогда называли. Условия, очень похожие на Крым, на местечко Коктебель, где тогда проходили все состязания планеристов (ныне поселок Планерское, недалеко от Феодосии). Сорвавшись с этой Веригиной горы, планер устремлялся на сильные потоки горячего воздуха и плыл далеко в степь, к предгорьям. По зеленому нашему выгону быстро скользила неуловимая его тень. Заканчивая полет, планер приземлялся далеко от горы, на том, примерно, месте, где сейчас стоит телевизионная вышка.

Расстояние от места старта изрядное, а планер, хотя и фанерный, сооружение довольно громоздкое, и тащить его обратно на гору одному пилоту явно не под силу. Тут-то мы и пригодились.

С каким восторгом, с каким самозабвением тащили мы планер! Особенно счастливым чувствовал себя тот, кому доставалось нести шлем пилота. А сам пилот, еще переживая свой недавний полет, с рассеянной улыбкой шел за нами и часто поднимал голову, как бы веря и не веря тому, что всего несколько минут назад он был там, над землей, в голубом небе. Как я теперь вспоминаю, они не намного были старше нас, эти парни, мечтавшие сесть за штурвал настоящего боевого самолета.

Сверху, с самой макушки Веригиной горы, наш город виден был как на ладони. Я узнавал свой домик, виднелась пенистая, очень холодная речка Алматинка. Сплошным ковром зеленели внизу сады. И пока очередной курсант готовился к полету, мы поглядывали вниз: «И мне бы! Ах, вот бы и мне!»

Курсант тем временем уже усаживался в кабину планера. Мы видели его голову в шлеме, его суровое замкнутое лицо. Наступали самые волнующие минуты.

По команде мы все, сколько нас было, хватались за амортизатор, толстую длинную резину. – Раз, два, три,- пошел!

Мы устремлялись вниз, изо всех сил натягивая амортизатор. Сердца наши колотились: «Сейчас, сейчас полетит!».

И точно – планер, выглядевший на земле довольно неуклюже, вдруг легко и плавно взмывал в небо. Он отрывался от земли и повисал в воздухе. Он плыл над нашей окраиной, над садами и речкой. Снизу доносился восторженный ребячий визг. Дед Афанасий выходил на середину двора и, приложив к глазам ладонь, долго провожал безмолвно парящую птицу. Для него, древнего уже старика, деревянная крылатая птица, легко парящая в неосязаемом воздухе, казалась чудом, объяснить которое он не мог, не умел. Эта новизна манила его, интересовала и по-своему волновала, и он каждый раз, едва раздавался истошный ребячий крик: «Летит! Летит!»- бросал все свои дела, выходил на солнышко и долго наблюдал за диковинным полетом. О чем он думал тогда, что вспоминал? А может быть, он чувствовал, понимал, что эти галдящие ребятишки, бегущие по выгону за тенью планера, поднимутся в небо легко и просто, как когда-то поднялись и пошли на ногах?