— Его жена сбежала — не выдержала его чудовищной разговорчивости. Жуткие рассказы о „Летучем голландце“ и о зверобоях, унесенных на льдинах, о реве моржей под бледным светом северного неба и об избиении котиков. Все это преподносится вперемешку с грубыми моряцкими шутками и хриплыми клятвами, от которых содрогнется и закаленное ухо…

— Я грешный язычник, а моя жена была тихая, богобоязненная женщина, сказал Свенсон, сделав смиренное лицо. — Однако она оставила мне дочку, которую не пугают мои дикие полярные рассказы, и слава богу.

— Мистер Амундсен подолгу беседовал с нами в блокгаузе, — посерьезнев, продолжал Ломен. — Его интересовало будущее Страны Снегов, ее богатства. А богатства Аляски неисчислимы… Но железных и шоссейных дорог катастрофически не хватает. Это сдерживает наше развитие. И мы должны воздать должное нашим северным орлам. Вся Аляска знает имена Эйельсона, Мак-Меллона, Омдаля!

— Не забудьте про Ионга, — сказал Уилкинс. — Он и Эйельсон первыми из пилотов прилетели на Аляску.

— И Уайли Поста, — добавил Эйельсон. — Кстати, он местный, индеец. Талантливый пилот…

— Когда-то американцы получили Аляску за бесценок, — усмехнулась Сигрид.

— Сигрид положительно относится к русским, — сказал Ломен. — А я вот читал в чикагской газете минувшим летом, что большевики дают клятву питаться сырым мясом, пока не завоюют весь мир. А в Сибири они носят смокинги из медвежьих шкур.

Свенсон сказал:

— Симпатия к большевикам — вопрос проблематичный. Но они дают мне возможность хорошо подзаработать. Иначе разве стал бы я рисковать своей головой среди этих проклятых льдов? Что же касается смокингов из медвежьих шкур, сырого мяса и длинных кинжалов, то все эти страсти придуманы коллегами Сигрид, причем коллегами весьма низкого пошиба. Смею заверить вас, мистер Эйельсон, что большевики Чукотки — люди вполне благопристойные, веселые, аккуратно побритые или же с приятными бородами и, что самое главное, четко выполняющие свои деловые обязательства. Я приехал на Аляску в 1902 году — сбежал из Швеции, не выдержав семейного счастья. Это хорошо, что вы долго не женитесь, мистер Эйельсон, это очень хорошо.

— Отец, ты не совсем прав, — обеспокоенно вмешалась Сигрид. — Братья Ломены женаты, и это отнюдь не мешает им радоваться жизни и делать деньги.

— Ладно, ладно, — проворчал Свенсон. — Твоя мать была весьма достойной женщиной. Но если уж я уродился таким бродягой, так что же делать? Я с двенадцати лет в море. Знаю, что такое запах смолы и рыбацких сетей и что такое ветер с норда, сорок тысяч сушеных каракатиц! Любование полярным сиянием через форточку — это не в натуре Улафа Свенсона. Итак, я появился на Аляске, а затем и на Чукотке. Правда, на первых порах в Новом Свете мне было скверно, я сидел на мели… А потом я научился выменивать у чукчей на „огненную воду“ меха. Я построил шхуну по собственному проекту, чтобы плавать по опасному Берингову проливу. Борта снаружи обшил дубом. Отличная скорлупка, доложу я вам. Потом на Чукотку пришли большевики и любезно дали мне под зад коленом. Но я вскоре пригодился им. Чукотские меха очень удобно продавать на ежегодных пушных аукционах в Канаде. А Соединенные Штаты дипломатических отношений с большевиками не установили. Однако дипломаты как-то договорились, и вот я покупаю меха у Наркомторга, продаю на аукционе. Но большевикам нужно золото, а не „огненная вода“…

Пока мужчины разговаривали об Аляске и Чукотке, о мехах и о золоте, Сигрид присела на низкую деревянную скамеечку возле камина и задумчиво смотрела в огонь. Эйельсон время от времени поглядывал на нее. Однажды глаза их встретились. Сигрид мягко улыбнулась и отвела за плечо тяжелую косу. Эйельсон встал из-за стола, подошел к ней и попросил разрешения сесть рядом. Но вскоре проворчал:

— Мои колени торчат выше моей головы. С вашего позволения, я сяду на шкуру у ваших ног. Кажется, я не понравился вам, Сигрид?

— Вы очень уж серьезный. Журналисты чувствуют себя неуютно с молчаливыми людьми.

Эйельсон долго молча смотрел в огонь. Потом сказал:

— Думаю, что я не безнадежно серьезный. Ведь ввязался же в эту историю с поиском таинственных земель, которую затеял фантазер Уилкинс. А между тем я получил на днях приглашение на должность директора авиационной компании „Аляска Эйруэйз“.

— Ого! И вы, надеюсь, немедленно отбили телеграмму с единственным словом „да“?

— Я ответил, что, пока не закончится эта затея с неоткрытыми землями, не смогу принять этого лестного для меня предложения. Как видите, северные ветры еще не выдули из меня мальчишества. Сейчас вы будете относиться ко мне более благосклонно?

— Надо подумать, — лукаво сказала Сигрид.

Они долго сидели у камина и молчали. Мужчины между тем ожесточенно курили и спорили, стоит ли покупать акции новой компании, и вздувает ли могущественный Гастингс цены на аляскинское золото, и еще, в каком месте следует проложить новую железную дорогу.

— О чем вы думаете? — спросила Сигрид.

Эйельсон медленно покачал головой. Ему не хотелось говорить в эти минуты. Он смотрел в огонь и вспоминал жестокую погоду на мысе Барроу, думал о самолетах в фанерных ангарах, заваленных снегом, об эскимосских мальчишках с голодными глазами, о звяканье пустых консервных банок, вылизываемых отощавшими собаками… И вдруг уютный мирок блокгауза, тишина, мирные разговоры и эта девушка. Он осторожно посмотрел на Сигрид. В ее глазах мерцали отблески огня…

Удивительно ясное, неправдоподобно синее небо. Полдень. Золотое солнце поднялось достаточно высоко над кромкой белого горизонта. Моторы прогреты. Уилкинс поворачивает к Эйельсону возбужденное лицо:

— Летим?

— О'кэй!

Эскимосы, расчистившие взлетную дорожку, машут руками. Самолет, подрагивая, скользит на лыжах и отрывается от земли. Волнение сжимает сердце. Впереди — тысяча километров полета в неведомое, риск и, может быть, загадочные скалистые утесы Земли Гарриса…

Синий купол неба быстро затянуло белесой облачной пеленой. Однако ни ветра, ни снега, ни тумана. Кажется, что февраль 1927 года будет для пилотов удачным.

Удачным ли?

Когда почти весь маршрут на северо-северо-запад был пройден, мотор вдруг чихнул и заглох. Снова заработал, но с перебоями. Уилкинс заерзал на сиденье. Если мотор откажет почти в 800 километрах от суши, откуда ждать помощи?

Эйельсон немедленно заложил вираж и начал снижаться, цепко всматриваясь дальнозоркими глазами в белую равнину. Мотор замолк. Стало слышно, как шелестит воздух, вспарываемый крыльями.

Толчок. Уилкинс закрыл глаза. Но удара не последовало. Самолет, подрагивая на неровностях льдины, катился вперед.

— Нет худа без добра, — сказал Уилкинс, вылезая из кабины. — Мы первыми сделаем промеры глубины Ледовитого океана на подступах к Полюсу недоступности.

Эйельсон вытащил из фюзеляжа легкую металлическую стремянку, открыл капот и стал ковыряться в моторе. Уилкинс неподалеку начал долбить лед пешней. Прошло несколько часов. Оба поработали неплохо. Эйельсон завел наконец мотор, а Уилкинс начал делать промер глубины в своей проруби.

— Заглуши мотор! — закричал Уилкинс. — Вибрация может сказаться на точности промера.

Эйельсон не отреагировал. Уилкинс подбежал к самолету.

— Заглуши мотор!

Эйельсон сбросил газ и ответил:

— Если я выключу. мотор, о твоих измерениях будешь знать только ты да господь бог, если он, конечно, существует.

Поворчав, Уилкинс закончил свою работу, погрузил оборудование и забрался в кабину.

— Из-за чего барахлил мотор? — прокричал он из своей кабины.

Эйельсон написал ему записку:

„Не знаю, работает — и слава богу. Пора уносить отсюда ноги“.

— Послушай, Бен! — проорал Уилкинс. — Очень тебя прошу — сделай большой круг над этим районом. Ведь именно где-то здесь должна находиться Земля Гарриса. Может быть, мы не долетели до нее каких-нибудь сто километров.

„Рискованно, — ответил Эйельсон запиской. — У нас может не хватить горючего“.