(Дальнейшие записи этого числа печатаются по исправленной рукой Толстого копии, вложенной в тетрадь Дневника, все они отчеркнуты сбоку зеленым карандашом.)
1) Правда, ч[то] то болезненное сознание тщеславия, к[оторое] я испытываю, происходит от ослабления других соблазнов, но и помимо старости это один из самых губительных соблазнов. Он губителен, главное, тем, ч[то] подменивает религиозное чувство или сознание. И потому это едва ли не худший, вреднейший из соблазнов. Для других вреден, противен сладострастник, скупец, гневливей, лжец, но для себя самого хуже всего тщеславный человек, делающий всё для мнения людей. — Там есть предел, здесь нет.
2) Только одна вера освобождает человека от этого рабства перед мнением людей.
3) В воспитании первое дело приучить детей (да и людей) к тому, чтобы у них были поступки, независимые от мнения людей.
4) Особенно могущественно это чувство п[отому], ч[то] оно соприкасается с любовью, преимущественно с желанием быть любимым, и представляется в виде любви. «Я не делаю противн[о] мнению людей, чтобы не огорчить их, и делаю по-ихнему; чтобы сделать им приятное». Да, хорошо упражняться в делании добрых дел, не одобряемых людьми.
6 часов. Ничего не работал, оч[ень] слаб. Ездил верхом. Записать:
1) Богопочитание любовью тем важно, что всякое другое богопочитапие или вовсе не требует усилия, или, если требует, то усилия легкого, внешнего встать, пойти в церковь, произносить слова молитвы и т. п., тогда как богопочитание любви к людям требует внутреннего, духовного усилия: вспомнить, что перед тобой проявление Бога, и вызвать в себе то высшее духовное состояние, на к[оторое] способен.
2) Бог не в храмах, не в изображениях, не в словах, не в таинствах, не в делах человеческих, а в человеке, в самом человеке; перед ним, перед проституткой, палачом, пригова[рива]телём к казням, перед этим благоговей, созерцая в них Бога.
Опять много спал. Очевидно, переутомление мозга, чувствую его. Дурного нет, но мешает служению. Довольно много работал. Думаю, что кончил Неизбежный шаг. Милые крошки девочки. Такая же, как Танечка, Кандаурова. Позвал. Саша дала гостинцы.
Боюсь ошибиться, но кажется, начинаю привыкать к душевному состоянию свободы от заботы о людском мнении — и какое спокойствие, твердость! Состояние это возможно только при полном перенесении жизни в исполнение Его воли, требований Его через совесть, сознание в себе Его.
Вчера, 18, не писал. Нынче 19 Мая. То, чем кончил 3-го дня, ч[то] привыкаю к сознанию своей зависимости только от Бога и потому независимости от мнения людей, как раз вчера вечером и нынче оказалось неверным. Читал о себе глупую статью по случаю Эртеля — и стало неприятно, и не мог восстановить спокойствия и твердости в Боге. Вчера день провел хорошо. Поправил письмо о религиозн[ом] воспитании и Неизбежный Переворот не дурно. Оч[ень] тяжелый разговор С[они] о цене за отдав[аем]ую ею(Далее в подлиннике написано слово: за, которое следует считать незачеркнутым по ошибке) землю. Я не говорил, но слушать б[ыло] тяжело, а всё от того, ч[то] потеряна связь с Ним. Был два раза милый Николаев. Какой удивительный работник по Г[енри] Дж[орджу], да и вообще какой хороший. Ездил верхом, говорил по телефону с Грушецк[им], читал Гёте и газеты. Всё бы хорошо, но вечером при чтении статьи потерял. Сейчас как будто опять нашел. Помоги! А Ты уж и помог. Приятно, полезно перечитывать молитвы краткие.
Пишу в саду. Спал мало, но бодр. Жду известий о Таничке.
Вчера поправил о воспитании, Переворот и письмо американцу. Письмо всё еще не то, что могло бы быть. Ездил в Телятинки. Вечер как обыкновенно. Читал письма. Оч[ень] гонял близких мне людей. Статья Рузевельта обо мне. Статья глупая, но мне приятно. Вызвала тщеславие, но вчера было лучше. Да, два дела, две работы: помнить, когда я с людьми, помнить одно то, ч[то] важно и нужно мне не одобрение их, одобрение Бога во мне, и другое то, что люди передо мной не только люди, но Бог в людях, ч[то] я перед Богом и в себе и, в них. Т. е. не заботиться о том, чтобы они любили, уважали меня, а самому любить и уважать их, как божественное.
Начинаю всё больше и больше помнить это. Вчера, казалось, помнил почти всегда. Так ч[то] думается, ч[то] мое радостное состояние не от «желудка». Вчера поправ[ил] письмо амер[икан]цу и Переворот. Нынче с утра не одеваясь переделал всё пись[мо] ам[ерикан]цу — не переделал, а поправил. Вчера утром б[ыл] кореспонд[ент] Рус[ского] Сл[ова]. Я рассказал и продиктовал ему о Вехах. Особенно худого нет, но лучше б[ыло] бы не делать. Письмо мужика уж оч[ень] — и законно — хочется сделать известным. Приехала Лина с детьми. Душан вернулся, опасность миновала «пока». Вечером, кажется, огорчил Лину, говоря о детском религиозном воспитании — дурно. Весна чудная. Теперь 11-й час. На душе хорошо, но нет охоты писать. И прекрасно. Вчера б[ыл] оч[ень] интересный челов[ек], пришедший пешком из Симбир[ска]. Много он сказал хорошего, но лучше всего то, что по его мнению: Главное, в чем нуждается теперь народ — это в духовной пище.
Вчера пачкал письмо ам[ериканцу] и о любви. Веду себя недурно, но нет при общении с людьми памяти о богопочитании Бога в человеке. Всякий раз esprit de l'escalier [задним умом.]. Московский рабочий бойкий, говорун, но говорящий, но не слушающий. Ездил в Телят[инки]. У Николаевых. У Гали. У обоих оч[ень] хорошо. Дома Липа, Маша, дети. Вечером Сер[ежа] огорчил меня разговором о праве. Письма хорошие. Сегодня встал рано. Ходил по саду. Сел отдыхать, вижу — идет баба ко мне Вспомнил хорошо, ч[то] идет в ней Бог. Оказалась Шураева, бедная, у ней умерла внучка, просит денег, я (Зач.: принял в ней участ[ие]) постарался войти ей в душу, в основе к[оторой] тот же Б[ог], какой во мне и во Всем, и так хорошо стало. Помогай Бог. Всегда бы так. (Дальнейшее, до конца записи от 22 мая, в подлиннике отчеркнуто сбоку зеленым карандашом, что, очевидно, служило указанием на. требование переписать отчеркнутые мысли на отдельных листах)
1) Чествование мое плохой признак. Навело меня на эту мысль чествование Мечн[иков]а. Оба мы, очевидно, оч[ень] пустые люди, если так потрафили толпе. Утешает меня немного то, ч[то] меня ругают — не завистники, а серьезно ругают и революционеры, и духовенство, церковники.
2) Есть два оч[ень] грубые и вредные суеверия: одно-ч[то] есть Б[ог], к[оторый] сотворил мир и человека и дал ему определенный, выраженный словами закон; другое-ч[то] мир, познаваемый нашими чувствами, такой в действительности, каким он нам представляется, и наша жизнь, т. е. закон нашей жизни, определяется нашим отношением к этому миру. Первое суеверие распространено среди масс и как ни грубо оно, менее грубо и менее вредно, чем суеверие образованного меньшинства о руководстве жизни, выводимом из отношения к миру, познаваемому нашими чувствами, не признающих свое мировоззрение верою, тогда как это мировоззрение есть только вера, и оч[ень] нелепая.
3) Неравенство имущественное, разделение государств делают, во 1-х, то, что изобретательность направляется на выдумки для удобств, потех некоторых, на военную борьбу и, во 2-х, и деятельность направляется на угождение им: лакеи, актеры, писатели, артисты.
4) Для того, чтобы была независимость от условий жизни мира, нужно неперестающее сознание зависимости от Него, Того, кто во мне и в Себе.
5) «В чем смысл жизни? Ч[то] добро, ч[то] зло? Ч[то] такое Б[ог]? Что дух, ч[то] материя?» и т. п. Всё это спрашивает студент мальчик, воображая, ч[то] он один так умен, ч[то] может ставить эти вопросы, загибать... А он, бедняга, такой невежда, и безнадежный, самоуверенный невежда и глупец, что не знал и не подумал о том, ч[то] не могли эти вопросы не возникать перед величайшими умами мира и не вызывать ответов, о к[оторых] он и понятия не имеет. Это невежество самое обыкновенное и свойственно только глупцам.