Всё то же состояние телесное, но душевное оч[ень] хорошее. Нынче чуть-чуть поправил о любви. Становится сносно. И из кратких молитв составил три, к[отор]ые постараюсь заучить. Буду пользоваться ими. Постыдное чувство испытал: досаду, что по дороге меня не узнают. Как пропиталась вся моя душа мерзким тщеславием. Записать:

1) В первый раз вчера испытал очень радостное чувство полной преданности воле Его, полного равнодушия к тому, что будет со мною, отсутствия всякого желания, кроме одного: делать то, чего Он хочет (я сейчас испытываю это). Я и прежде, давно уже познал это, как истину, открытую мне разумом, но только теперь испытал это как чувство — чувство обращения к Нему и желания получения указани[я] от Него: что же делать? — Привык к молитве и к ожиданию ответа на человеческие речи. Но это самообман. Ответ есть в душе. Благодарю Тебя. Как хорошо! Чую ответ, и так радостно, что выступают слезы.

2) Это по случаю сопревшего яблока, вообще всякого семени. Не знаю, сумею ли выразить. Мысль вот в чем: Тело мое разрушается. Также разрушается тело сопревшего яблока. Яблоко, оболочка семени сопревает, остается семя, производящее другие яблони — яблоки. Еще яснее это на семенах, как злак, не имеющ[их] оболочки. Неужели назначение яблока только воспроизведение себе подобных? Неужели таково же и назначение человека? Но в яблоке уже есть то, что кроме семени воспроизводящего есть еще оболочка, имеющая назначение. Очевидно, и в человеке должно быть, кроме воспроизведения, еще другое назначение. И мало того, ч[то] есть другое назначение, и есть самое истинное, главное назначение; воспроизведение же — самое ничтожное даже не назначение, п[отому] ч[то] повторение одного и того же не имеет смысла. В чем же это назначение?

Не хочется писать и думать. И не буду.

Сплю хорошо, но желудок не действует, и от того нет умственной энергии для работы. Вчера гулял по парку с большим напряжением. Но мысль работает. Говорил с копачами. Стар[ый] толпыга. По 25 под рожь. Земля у господ. Тоже вопиющее рабство. Как бы хотелось написать то художественное], [что] начал, и всё проникнуть этим. Записать две.

1) Хорошо бы ясно показать, что если речь о борьбе, то любовь, кроме своего внутреннего значения, есть самое могущественное орудие борьбы.

Читая Малатесту, так ясно видно, ч[то) анархисты — это люди, верующие в разумность и законность вывода и приложения к жизни закона любви, но не знающие и не признающие этого закона. Боже мой! Какое, мне кажется, ты мне дал радостное дело жизни.

Иду завтракать. Письма ничтожные. Нынче составил из всех молитв одну. Кажется, годится. А еще оч[ень] хорошо поправил о любви.

Поправка О Л[юбви] плоха. Надо еще работать. С утра в постели писал молитву Соничке. Всё нехорошо. Ничего не работалось. Читал 41 письмо с недобрым чувством. Ездил верхом, оч[ень] устал. Главное же, мучительное чувство бедности, — не бедности, а унижен[ия], забитости народа. Простительна жест[окость] и безумие революционеров. Потом за обедом Свербеева, франц[узские] языки и тенис, и рядом рабы голодные, раздетые, забитые работой. Не могу выносить, хочется бежать.

Читал Бакунина о Мадзини. Как много, много кажется, ч[то] нужно сказать. Помоги, Г[оспод]и, делать то, ч[то] перед тобой нужно. — Всё желудок плох. Не могу и тут писать.

Есть несколько хороших писем. Иду к чаю.

Не писал три дня. Нынче оч[ень] хорошо работал над Ед[иной] Зап[оведью]. Потом ездил верхом, говорил с мужиками.

Вечное недовольство своей жизнью.

Вчера, 13-го, всё утро не работал. Только уже поздно немного занялся Зап[оведью] Любви. Молодые люди — игра в тенис — недоброе чувство и несправедливое осуждение. Оч[ень] интересная книга о Персии. Теоретически земля не мож[ет] б[ыть] предметом собственности. Шах есть угнетатель и признается дурным человеком. Солдаты вербуются добровольно, и практически земля отнята, шах властвует и почитается, солдаты набираются, и правительственные власти на откупу.

3-го дня, стало быть, 12-го, кажется, ничего не делал, если не писал Ед[иную] 3[аповедь]. Не ездил верхом. Всё мрачное от телесных причин настроение. Интересн[ый] вечером разговор с Дашкевичем. Записать оч[ень] много надо.

1) Ясно, живо вспоминал о своих гадостях: Акс[инья], Шув[алов]. И я смою осуждать людей. И как мне хорошо стало от этого сознания своей гадости.

2) Говорю о любви, а в мыслях не люблю, презираю, даже ненавижу. Вчера получил ядовитое обратительное письмо и вместо того, чтобы понять, суметь пожалеть, написал гадкое, такое же ядовитое письмо. Хорошо, ч[то] не послал.

3) Знаю Бога п[отому], ч[то] знаю в себе любовь к людям и всему живому. Знаю, что живу, только п[отому], ч[то] люблю и себя, и всё живое.

4) Не потому люблю людей и свою душу, ч[то] знаю Бога и Его волю, а знаю Бога и Его волю п[отому],ч[то] люблю людей и свою душу.

5) Знаю Бога п[отому], ч[то] знаю свою душу. А душу свою знаю п[отому], ч[то] люблю свою душу, и не одну свою душу, а и души других людей, душу всего мира.

6) Тело мое болеет и умирает; душа не болеет и не умирает. Душа это Бог, живущий в моем теле.

7) Живу я и телом и душою. Тело любит только себя, душа любит всех людей, всё живое. Тело болеет, стареет и умирает, душа не болеет, не стареет и не умирает. Буду же полагать жизнь свою в душе, а не в теле.

8) Бедственность теперь положенная Русского народа в одном: в ложном понимании людьми смысла жизни, в ложной вере. Правительство и Союз Р[усского] нар[ода] совершенно правы, всеми силами поддерживая ложную веру. Всё в этом.

9) Устроили Анну Каш[инскую]. Наказывают за мошенничество в подмеси к муке и т. п. А это страшное мошенничество спокойно совершается.

10) Вчера говорил с Любой и Алей о стихах. А надо б[ыло] спросить: знаете ли вы, как надо жить? А пока этого не узнаете, ничего нельзя изучать.

11) Возмущает жестокость и несправедливость только при первом впечатлении. Потом привыкаешь. А когда родишься и живешь в ней — как теперь, захват земли — то даже не можешь видеть ее.

12) Бог открывается одной любовью, но утверждается разумом.

13) Бог открывается человеку и любовью и разумом. Это две стороны Его, доступные человеку.

Утром походил. Начал писать, но скоро оставил, не кончив. Всё уясняется и усиливается. Помо[гай] Б[ог] кончить. Кажется, не заблуждаюсь, что важно. Нездоровится, болит голова и желудок. Написал письмо каторжному. Письма неинтересные. На душе оч[ень] хорошо. Записать нечего. Читаю буд[дийский] катехизис. Всё подвигаюсь в внутренней работе. Никогда не поверил бы, ч[то] это возможно в 81 год. Всё большая и большая строгость к себе и от того всё большее и большее удовлетворение. Главные две черты: преданность Его воле и неосуждение в мыслях. Теперь 10-й час.

16 июня. (Вчера.) Оч[ень] нездоровилось. И целый день всё хуже и хуже. Утром опять поработал над Е[диной] З[аповедью]. Кажется, подвигаюсь. Не дурно. Продиктовал и подписал несколько писем. Ходил через силу. Соня уехала. Не читал К[руга] Чт[ения]. Записать:

1) Человек знает, что умрет, и даже с каждым днем умирает. Казалось бы, довольно знать это, чтобы понять (то, чего никто не понимает), что смысл жизни не может не быть независимость от временности существования, а имен[но], во всяком случае тот, чтобы исполнять в этом мире то, чего хочет пославшим, или то, что даст смысл всякому моменту жизни, а даст такой смысл только одно: исполнение, стремление к исполнению единого желания, в к[отором] одном свободен: нравственного совершенствования.