Только бы быть в любви со всеми.

Вчера не писал, но б[ыл] здоров. Утром читал и записал Д[етскую] М[удрость]. Верно, лишнее ходил, и нога заболела. Вечером картины Инд[ии] у Ч[ертковых]. Очень хорошо. Нынче проснулся бодрый, хотя мало спал, и думал вот что:

Неподвижно сидел вчера от ноги, также сижу и нынче. Вчера совсем ничего не делал, кроме чтения. Были с Инд[ейскими] картинами. Поправлял английский перевод письма к Индусу. Вечером б[ыл] замечательно религиозно сильный человек из Тулы — как всегда, бывший революционер Михаил Перепелкин. Читал Грабовского Geistige Liebe [Духовная любовь.]. Много оч[ень] глубокого и хорошего. Надо вникнуть. Переписать из зап[исной] книжки:

1) Смертная казнь хороша тем, что показывает ясно, что правители злые, недобрые люди, и повиноваться им так же стыдно и вредно, как повиноваться атаману шайки разбойников. (Дальнейшее, кончая записью от 1 марта 1909 г., внесено в тетрадь Дневника переписчиком. Редакцией здесь, как и в других подобных случаях, исправлены неточности по подлиннику (Записная книжка N. 1)).

1) Смертн[ая] казнь хороша тем, ч[то] ясно показывает то, что правители — злые, недобрые люди, и что повиноваться им так же стыдно и вредно, как повиноваться шайке разбойников.

2) Ничего не желаю для себя в будущем, потому что верю, что всё безразлично, и если я делаю, что должно, для меня всё благо. Не ищу похвалы от людей, потому что знаю, что искание славы людской мешает исполнению воли Бога. Желаю и ищу одного: чтобы я всякую минуту жизни одинаково любил всех, любил и делом, и словом, и мыслью.

Читал Croft Hiller'а. Неверно, искусственно допущение насилия для восстановления прав Бога. Только любовь, а любовь только без насилия любовь. Главное же, в чем я ошибся, то, что любовь делает свое дело и теперь в России с казнями, виселицами и пр.

1) Для того, чтобы закон любви учредил жизнь, надо верить в него так же, как мы верим в закон насилия.

2) Губительный вред революционных писаний.

3) Любовь к людям, животным, природе, к себе.

4) (Д[етская] М[удрость]. Осуждение.)

5) Наш мир только частный случай.

1) Жизнь есть стремление к соединению с Началом всего, с Богом, так как же может быть страшна смерть для того, кто понимает истинный смысл жизни. Как же ему бояться того, в чем исполнение его стремлений.

2) Умирая, испытываешь то, что брошенный ребенок, возвращаясь к любящей и любимой матери.

3) Как рабочие сами виноваты. Цель не должна быть освобождение, а цель — достижение лучшей духовной жизни — цель религиозная, общая, и тогда и только тогда попутно достигнется цель политическая, частная.

4) Наивность недоумения сегодняшнего рабочего о том, что «этак можно получить много неприятностей».

1) Бог есть любовь. Любить Бога значит любить любовь.

2) В первый раз испытал чувство, которое могу назвать похожее на любовь к Богу. Сейчас не могу по произволу вызвать это чувство, но могу вспоминать о нем.

3) Смерть есть прекращение жизни в пространстве и времени. Для того, кто не сознает жизни вне пространства и времени, она есть прекращение всего.

4) Подати самое могущественное орудие порабощения, и потому освобождение возможно только при освобождении от участия в собирании податей и — страшно сказать (и вместе с тем радостно) — только при освобождении от корысти, при готовности к бедности, при отказе служения богатым.

Никак не думал, что 4 дня не писал. — За эти 4 дня оказалась болезнь ноги, усадившая меня в кресло и поставившая в зависимость от помощи других. Не похвалюсь духовным состоянием, особенно по вечерам. Но не слабею, знаю, что плох. Недоволен тем, ч[то] нет радостного любовного состояния. Вчера целый день только написал два N Д[етской] М[удрости] и всё читал Гоголя. О Гоголе записано в книжке. Саша впишет сюда: (Дальнейшие 4 абзаца машинописная копия, написанная на вклеенном в тетрадь Дневника листке, с одним исправлением Толстого).

1) Гоголь — огромный талант, прекрасное сердце и слабый, т. е. несмелый, робкий ум.

Лучшее произведение его таланта — Коляска, лучшее произведение его сердца — некоторые из писем.

Главное несчастие его всей деятельности это его покорность установившемуся лжерелигиозиому учению и церкви и государства, какое есть. Хорошо бы, если бы он просто признавал всё существующее, а то он это оправдывал, и не сам, а с помощью софистов славянофилов и был софистом и очень плохим софистом своих детских веровании. Ухудшало, запутывало еще больше склад его мыслей его желание придать своей художественной деятельности религиозное значение. Письмо о «Ревизоре», вторая часть «Мертвых душ» и др.

Отдается он своему таланту — и выходят прекрасные, истинно художественные произведения, отдается он нравственно религиозному — и выходит хорошее, полезное, но как только хочет он внести в свои художественные произведения религиозное значение, выходит ужасная, отвратительная чепуха. Так это во 2-ой части «Мертвых душ» и др.

Прибавить к этому надо то, что всё от того, ч[то] искусству приписывает несвойственное ему значение.

(С[аша] впишет сюда.) (Дальнейшие 4 абзаца — копия записи от 3 марта « Записной книжке)

3 Марта. 1) Любить Бога значит любить божественное в себе. В себе оно ограничено, только вне себя оно полно. Предмет любви к Богу есть то, что во мне ограничено, но вне меня полно.

2) Любить Бога и ближнего значит любить в себе то, что не ограничено, в других же и то, что ограничено (не то).

3) Да, Бог сотворил мир, но не какой-нибудь особый Бог, и а тот Бог, который во мне. Он сотворил весь видимый мир.

4) Опасность игры слов и всякого красноречия.

Очень — хотел сказать: дурно, — не дурно — хорошо, — а слабо себя чувствую: сердце сжимается, и не могу ничего последовательно думать. И нога хуже. Не знал, что делать? И спросил себя: что перед Богом, перед хозяином делать? И сейчас ясно стало по крайней мере то, чего не надо, не стоит делать.

1) Читал газету и о казнях, и о злодействах, за к[оторые] казни, и так ясно стало развращение, совершаемое церковью — скрытием христианства, извращением совести, и государством — узаконением, не только оправданием, но возвеличением гордости, честолюбия, корыстолюбия, унижения людей и в особенности всякого насилия, убийства на войне и казней. Казалось бы, так несомненно ясно это, но никто не видит, не хочет видеть этого. И они — и церковь, и государство, хотя и видят всё увеличивающееся зло, продолжают производить его.. Происходит нечто подобное тому, что бы делали люди, умеющие только пахать и имеющие только орудия пахоты и только своей работой, пахотой могущие существовать, если бы эти люди пахали бы поля, на к[отор]ых уже взошли всходы.

Если могли быть нужны в свое время дела церкви и государства, они явно губительны в наше время и продолжают совершаться.

Грустное известие вчера. Ч[ерткова] высылают. Он приехал больной, слабый, взволнованный. Как мне ни больно лишиться его, мне б[ыло] жалко только его — разрушения всех его не личных планов. Но это ему испытание и наверное на благо, на истинное благо. Вчера чувствовал себя оч[ень], оч[ень] слабо. Ничего не писал, ч[то] редко со мной бывает. С[оня] написала письмо и возмущена. Ах, если бы она умела подниматься над собой... Пытался вчера писать комедию-нейдет и не хочется.