При другом подходе политические режимы можно было бы определять такими понятиями, как свобода, равенство, братство. Некоторые, кажется, полагают, что в социологическом плане проблема демократии заключается в определении режимов, способных обеспечить равенство или свободу. Я намерен коротко показать, почему политические режимы нашего времени вряд ли можно определять таким образом.

Ни в одном из современных обществ люди экономически не равны — это известно всем. Что же в таком случае равенство граждан? Либо участие в реализации верховной власти, то есть право голосовать, либо равенство перед законом. В большинстве современных обществ эти два равенства реализуются одновременно: граждане равны перед законом и обладают одними и теми же политическими правами, поскольку имеют право избирать своих представителей.

Оба вида равенства не исключают многочисленных видов экономического, социального неравенства. Богатый опыт учит нас, что всеобщее избирательное право не всегда дает гражданину возможность реально избирать своих представителей. Кроме того, гражданин не всегда ощущает свою реальную власть от того, что он раз в четыре-пять лет голосует. Если пытаться определить демократию исключительно (или в основном) через всеобщее избирательное право, следовало бы признать отсутствие преемственности между политическими институтами в Великобритании XVIII века, когда правом голоса обладало меньшинство, и нынешними. Можно добавить, что общество, в котором женщины не имеют права голоса, нарушает первейший принцип демократии. Однако, невзирая на неравенство англичан перед избирательным законом в прошлые эпохи, преемственность между институтами аристократической Англии XVIII века и демократической Англии наших дней очевидна…

Что касается свободы вообще, то это еще большая двусмысленность. Специалист по анализу языка сказал бы, что необходимо различать конкретные проявления свободы и что само определение свободы вообще может быть результатом только мета физического выбора. В самом деле, если считать свободным того, кто в своем стремлении совершить некий поступок не встречает преград со стороны другого человека или общества, то никто не свободен полностью и никто полностью не лишен свободы. Возможность выбора, возможность действовать по собственному почину, предоставляемая отдельной личности, неодинакова в разных обществах, в различных классах одного общества.

Можно ли утверждать, что политическая свобода определяется точно очерченными правами, которые гарантирует государственный строй? В таком случае правила, сформулированные в Акте Habeas corpus — всеобщее избирательное право, свобода слова и выражения взглядов — и есть свобода вообще. Но, не оспаривая в данном случае подобной концепции, надо заметить, что в современной мире она означала бы и определенную политическую позицию.

Марксисты-ленинцы считают эти свободы формальными и утверждают, что их необходимо временно принести в жертву во имя свобод, которые, с марксистской точки зрения, подлинные. Что означает участие в выборах, раз они предмет махинаций, организуемых монополиями или всемогущим меньшинством? Что значит свобода дискуссий для безработного или даже для промышленного рабочего, обреченного выполнять однообразную работу, в определении которой он не участвует?

Впрочем, чувство свободы не обязательно связано с институтами, которые, на наш взгляд, определяют на Западе политическую свободу. Вступающий в коммунистическую партию пролетарий полагает, что при западном режиме его угнетают и эксплуатируют, но он станет свободным (или испытает чувство свободы) при режиме советского типа.

Иначе говоря, возникает дилемма: принять философию, основанную на общепринятом определении свободы, либо подчеркнуть двусмысленный характер того, что общества и отдельные люди понимают под словом «свобода».

Итак, я вынужден временно отказаться от правовой концептуализации через верховенство власти и от концептуализации философской — с Опорой на свободу и равенство. Социологическая теория политических режимов делает упор на институты, а не на идеалы, на которые они ссылаются. Социологическая теория описывает действительность, а не идею.

Как следует понимать слово «действительность»? Прежде всего речь попросту идет о всем известных, повседневно наблюдаемых политических реалиях: выборах, парламентах, законах, указах—иными словами, о процедурах, в соответствии с которыми избираются и реализуют свои полномочия законные носители власти.

Наша задача заключается в том, чтобы определить: что характерно для каждого режима, в чем суть режима на уровне государственных институтов.

Разработка социологической теории лежит в русле традиции Монтескье, попытавшегося охарактеризовать политические режимы на основе сочетания нескольких переменных величин. Переменными величинами, с помощью которых он определял суть политических режимов, были, как мы уже видели, число носителей верховной власти, умеренность или неумеренность ее реализации, психологический настрой, который господствует при том или ином режиме, или характерные для режима нормы поведения, при нарушении которых он разлагается. Помимо этой теории переменных величин, Монтескье устанавливал связь между политическими режимами и всеми прочими секторами социальной совокупности.

То, что попытался выявить Монтескье в различных режимах, которые он находил в истории, мы попробуем применить к режимам индустриальных обществ. Но чтобы установить основные переменные величины каждого, из них, нам придется сначала очертить функции, неизменные для всех политических режимов.

Философы полагают, что политика всегда преследует две цели: мир внутри сообщества и защита от других сообществ. Изначальная цель всякого политического режима — обеспечить людям мирную жизнь, избежать разгула насилия в обществе. Отсюда вытекает вывод, который по Максу Веберу лежит в основе понятия государства: необходимость монополии на законное использование насилия. Чтобы люди не убивали друг друга, право на применение силы должно принадлежать только государству. Едва отдельные группы общества начинают присваивать себе право на насилие, мир оказывается в опасности. Ныне чрезвычайно легко оценить значение этого общего положения. Сейчас во Франции есть группы, которые создают подпольные суды, выносят смертные приговоры и приводят их в исполнение. Я имею в виду часть выходцев из Северной Африки: действуя по политическим мотивам, судить о которых — не, наша компетенция, они создают организации, чтобы расправляться друг с другом. Когда основополагающей чертой политической власти становится ее монопольное право на законное насилие, это диктуется именно желанием исключить возможность подобных явлений. Хотя для так называемых цивилизованных сообществ такое монопольное право характерно, нередко появляются небольшие группы, претендующие на создание своих органов власти. Уголовный мир, с изрядной выдумкой описанный в криминальных романах, не что иное, как совокупность групп, игнорирующих государственную монополию на законное применение насилия.