В Нижне-Туринской колонии было 12 больших бараков по три секции в каждом, в средней секции, как у нас, помещалось 50 человек, а в боковых по 100. Всего в зоне находилось около 3000 человек. Было два женских барака. Кроме того, была рабочая зона, в то время не отгороженная от жилой. В рабочей зоне было два производства: ДОК (деревообрабатывающий комбинат), со всеми процессами работ, вырабатывавший клепку, тарную дощечку и большие доски, строганные с четырех сторон, и фабрика, изготовлявшая кровати для армии и лагерей. На фабрике имелись кузница, сборочный цех, ремонтно-механический цех. Никакой работы за зоной не было. Работали те, кто хотел. Остальные, к числу которых принадлежал и я, не ходили на работу, как говорили, «по разутости и раздетости». Дело в том, что мы отказывались получать казенное обмундирование, которое имелось на складе, а свои брюки прятали, ходили в нижнем белье. Начальство нас не заставляло носить казенное обмундирование и ходить на работу. Все дело было в том, что в Нижней Туре содержались, в основном, рецидивисты — люди, имеющие больше трех судимостей или же судимость за побег.

Были, правда, люди, которые сидели с 1918–1919 годов по политическим статьям. Один из них — бывший министр финансов Колчака, которому всегда продлевали срок не более, чем на 5 лет, но не выпускали его. Работал он дневальным в сапожной мастерской. Он был человеком необщительным, со странностями. Например, он получал обед в котелке, приносил его к себе (он жил отдельно), надевал фартук, брал полотенце через руку, разливал еду в тарелки, важно, с поклоном ставил это на стол, затем снимал полотенце с руки, снимал фартук и садился за стол. Пообедав, опять преображался в лакея и убирал со стола… Жулики думали, что раз он был министром финансов, то у него должно быть скоплено много денег, и в его отсутствие прошмонали всю его комнату, но ничего не нашли.

Находился здесь Сергей Степанченко, кажется, бывший губернатор города Пскова, воевавший в войсках Юденича. Бежал несколько раз из плена, потом был арестован за участие в антоновском восстании в 1921 году. Получил срок пять лет и попал в один из первых лагерей СССР — Красную Вишеру, недалеко от Соликамска. (Сейчас это называется Норыплаг, где отбывает срок Анатолий Марченко36.) Бежал оттуда, поймали, отправили на Соловки, где царствовал знаменитый палач Соловков по фамилии Курилко. Степанченко рассказывал, что когда приходил этап, Курилко сам делал поверку прибывшим. Всех выстраивали в один ряд, и он громким голосом кричал: «Воры, шаг вперед! Проститутки, два шага вперед! Спекулянты — три, попы — четыре! Контрики — пять! Кто второй раз приехал на Соловки — шаг в сторону!» Последних помещал в нормальные условия, а всех остальных заставлял работать по 18 часов в сутки на холоде, с плохим питанием. Многие не выдерживали и умирали…

Имели место убийства и издевательства со стороны охраны. Об этом сложили песню:

Но Степанченко выжил — он был крепкий, сильный, мужественный человек. С Соловков в начале 30-х годов он попал в Горшорлаг в районе Кемерово, там строился тракт. Он рассказал, что там еще действовал закон «перековки», то есть людей вроде бы перевоспитывали. Шутники из управления лагеря, например, во время проливного дождя выгоняли зэков на работу, заставляя их нести лозунги: «На трассе дождя нет!» Степанченко бежал и оттуда. Его опять поймали: был объявлен всесоюзный розыск. Пробыв несколько лет в тюрьме, Степанченко попал в Нижнюю Туру. Здесь он тоже пробовал бежать, смастерил себе на заводе складную железную лесенку и, бросив ее на забор, ринулся по ней, но был ранен в ногу и упал на запретку37. После этого год просидел в одиночке политизолятора.

Один этаж политизолятора был отведен для зэков, нарушивших режим колонии. Попасть сюда было самым строгим наказанием.

Как и везде, в Нижней Туре существовал карцер, куда сажали на срок от 30 суток до 45; БУР, где держали по три месяца; а затем уже корпус, то есть политизолятор. Зэков наказывали за оскорбление начальства, за игру в карты, за убийства, телесные повреждения, за сожительство. За производственные провинности в карцер не сажали. Когда я познакомился со Степанченко, он уже оправился от одиночки и, шевеля своими усами, опять рассуждал о побеге. «Пока жив, — говорил он, — буду бежать».

В Нижней Туре находилось около тысячи «честных» жуликов. Это было большое количество даже для лагеря. Весь лагерь играл в карты. Сохранились все жульнические законы, которые к этому времени начали извращаться в других лагерях. Словом, жулики жили здесь так, как они хотели.

Кроме жулья, в Нижней Туре была довольно большая прослойка физически ненормальных и психически больных людей. Так, было, например, человек десять гермафродитов. Один из них ходил в мужском одеянии и назывался Марьей Ивановной, другой — в женском одеянии, и звали его дядя Катя. Жизнь этих людей была несчастлива: их не принимали ни мужчины, ни женщины, и между собой они тоже не были дружны.

Было в Нижней Туре около 50 цыган и цыганок — вечные воры и мошенники. Но так как там и без них было много настоящих жуликов, то они считались жульем второй категории, и им приходилось обманывать друг друга. Остальной контингент был представлен беглецами и лагерными убийцами, многие из которых сидели по первому разу.

За все время пришел только один этап. В начале 1938 года из Москвы пришло человек двести мужчин и женщин по 58-ой статье. Непонятно, почему их пригнали сюда. Это были простые люди, невинно осужденные. Среди них была очень красивая девятнадцатилетняя девушка — полячка Ванда Бенах. Получила она десять лет только за то, что ее родственники жили в Польше. Я подружился с ней. Ванда работала на ДОК'е чернорабочей. Вольный начальник работ Дугин долго преследовал ее. Она не отвечала на его ухаживания и обещания, что он поможет ей хорошо жить в лагере. Дугин начал ей мстить: жестоко закрывал ей рабочие наряды, и Ванда в зоне получала меньше паек. Она с этим смирилась. Но Дугин не остановился — перевел ее в ассенизаторскую бригаду. Как-то я сказал ей: «Да плюнь ты на все, а то заморит». Она промолчала.

За игру в карты я попал в карцер, где просидел 30 суток — 300 грамм хлеба, один раз в три дня — баланда. Через 30 суток, пошатываясь от истощения, я появился у себя в бараке. Меня сразу же накормили. Потом сообщили, что несколько раз заходила московская вороваечка Лялька-балерина. Я попросил Мишу сходить в женский барак и узнать, что ей нужно. Вернувшись, Миша сказал, что я нужен Ванде. Я пошел к женскому бараку. Навстречу вышла Ванда, которая попросила меня ночью прийти к ней. Она решила уступить Дугину, но не хотела отдаваться ему девственницей. Я ей сказал, что только сегодня вышел из карцера и очень поддошел38, но она ничего не хотела слушать. В ее сознании прочно укрепилась мысль, что лагерный начальник не должен быть ее первым мужчиной. Ванда мне очень нравилась, но такая прозаичность очень меня смутила. Все-таки после отбоя я пошел к ней.