Батай подчеркивает, что в отличие от поэтического творчества, содержание опыта, который предлагается его методом медитации, изменяет субъекта, который упражняется в нем,_ стало быть отчуждает его идентичность. Удавшись , этот метод должен был бы вызвать исчезновение субъекта, чтобы уж никакой клеврет не ограничивал самосознанием суверенность содержания этого опыта.
Что это значит? Что существующий субъект, испытывающий свою прерывность, то есть убегание бытия из существования, упорствует в пребывании с того мига, как его смех, слезы, все излияния - одним словом, его пафос, начинает обозначаться им как суверенные моменты, и это существующее (экзистирующее) нечаянно доведенное до вакации я , до смерти мысли начинает искать их именно как суверенных моментов только исходя из своего вновь обретенного я, стало быть, исходя из рабства идентичности и заново закрытого понятия - и так каждый раз, когда он захочет преподавать этот метод медитации. Вот почему ему вновь надо будет исходя из понятий, идентичностей прокладывать путь к раскрытию понятий, к упразднению идентичностей - и это раскрытие и упразднение может быть передано только в симулякрах...
Атеология желала бы избавиться от возникающей здесь дилеммы, гласящей: рациональный атеизм есть не что иное, как поставленный с ног на голову монотеизм. Но Батай отнюдь не верит в суверенность я , заключенную в атеизме. Вот почему единственно вакация я , ответствующая вакации Бога, будет суверенным моментом.
---------------------------------------------------------------------------
Сергей Фокин
Постскриптум
Жорж Батай: под маской Гегеля
Да чтоб я хотел принизить позицию Гегеля? Как раз наоборот. Я хотел показать несравненную значимость его начинания. Но с этой целью я не обязан был прикрывать наислабейшую (и даже неизбежную) долю провала. По моему разумению, скорее уж исключительная уверенность этого начинания выступает из моих сличений с ним. И если оно потерпело провал, нельзя не сказать, что это было результатом одной только ошибки. Смысл самого провала отличается от того, что стало ее причиной: единственная и, возможно, случайная ошибка. И о провале Гегеля вообще следует говорить как о подлинном и полном смысла движении _. Батай исключительно всерьез принял истину Гегеля, она угнетала его, давила всей тяжестью своих абсолютов - абсолютного знания и абсолютного конца истории - но, возможно, неповторимая уникальность его отношения к Гегелю определялась именно тем, что он, даже не пытаясь сбросить с плеч своих тяжкое бремя гегелевских истин, стал жить с ним, стал жить им, стал переживать бремя Гегеля как свое собственное.
В одной из ранних своих статей От экономики ограниченной к экономике всеобщей:невоздержанное гегельянство Жак Деррида, предваряя свой структуралистски-деконструктивистский разбор соответствий афилософских положений и выпадов мысли Батая основным гегелевским концепциям, а через них - основополагающим концепциям всей западной метафизики, сделал обезоруживающее признание: Можно было бы также инсценировать, но мы не будем делать этого здесь, всю историю соответствий Батая различным фигурам Гегеля... _ На самом деле, остроумный мыслительный ход Деррида вполне защищал его прочтение Батая от возможных возражений: Деррида не только акцентировал экзистенциально-драматичный характер отношения Батая к Гегелю, строго противоположный текстуальному характеру той драмы, которая разворачивалась в тексте Невоздержанное гегельянство , но и достаточно определенно намечал главных сценических персонажей, те пробы мысли Батая, пытавшегося вжиться в Гегеля, сыграть его, примерить облачения сверхфилософа , надеть его маску: но лишь затем, чтобы переиграть его, преодолеть очарование могущества всеохватной системы, вырваться из того непорочного круга абсолютного знания , в который тщился замкнуть себя (и человека) автор Феноменологии духа , вырваться туда, где Разум не властвует более, где рыщет его опороченное Другое. Вот куда - ...в самую отдаленную даль безвозвратной темноты... - отбрасывает вопрос Батая: почему надо, чтобы было то, что я знаю?
Однако - вернемся к тексту Деррида, точнее, к тем его фрагментам составленным из штрихов Батая к трагическому портрету Гегеля - которые либо предусмотрительно были выведены им в подстрочные примечания, в маргиналии, либо дезавуированы утверждением, что вся драма имеет прежде всего текстуальный характер , так что деструктивистский разбор соответствий дискурса Батая дискурсу Гегеля мог свободно разворачиваться в разряженном пространстве структурного анализа, полностью очищенном от экзистенциально-трагического пафоса лицедейства Батая: Можно было бы инсценировать также, но мы не будем делать этого здесь, всю историю соответствий Батая различным фигурам Гегеля: того Гегеля, что взял на себя абсолютную разорванность (Hegel, la mort et le sacrifice//Deucalion, 5), того, что подумал, что сходит с ума ( De l existentialisme an primat de l economie //Critique. N 19. 1947). Странно заметить сегодня то, чего не мог знать Кьеркегор: что Гегель до абсолютной идеи познал отказ от субъективности. В принципе, можно было бы вообразить, что в этом отказе подразумевалась концептуальная оппозиция; совсем наоборот. Но факт этот выведен не из философского текста, а из письма к другу, которому он признается, что в течение двух лет думал, что сходит с ума... В некотором смысле эта мимолетная фраза Гегеля обладает такой силой, какой нет во всем протяжном стоне Кьеркегора. Она отнюдь не в меньшей степени, чем этот протяжный стон, дана в существовании - которое трепещет в исступлении... ), того, что между Вольфом и Контом, между тьмой профессоров на этой деревенской свадьбе , которой стала философия, не задается больше ни единым вопросом, тогда как Кьеркегор в одиночку до болей в голове вопрошает ( Le Petit ) того, что к концу своей жизни не ставил больше проблем , твердил свои курсы и играл в карты ; портрету старого Гегеля , перед которым при чтении Феноменологии духа нельзя отделаться от впечатления леденящей завершенности ( De L existencialisme... ). В конце-концов - фигуре Гегеля из Краткого комического резюме ( Краткое комическое резюме . - Гегель, воображаю себе, коснулся предела. Он был еще молод и подумал, что сходит с ума. Воображаю себе даже, что он разрабатывал систему, чтобы увильнуть (несомненно, что и любое завоевание есть дело рук человека, бегущего угрозы). В конце-концов Гегель доходит до удовлетворения, поворачивается спиной к пределу. В нем умирает терзанье. Если ищешь спасения, это еще ничего, но если продолжаешь жить, нельзя быть уверенным, надо продолжать терзаться. Гегель при жизни добился спасения, но убил терзанье, искалечил себя. От него осталось только топорище, современный человек. Но перед тем как искалечить себя он несомненно коснулся предела, познал терзанье: память возвращает его к замеченной бездне - с тем, чтобы уничтожить ее. Система и есть уничтожение // L experience interieure ) ._