На этом "индюшачья затея" и кончилась. В результате пришлось вывозить из дома целые горы птичьего помета, заново отделывать дом, перестилать паркетные полы, перекрашивать стены и т.д.

Около Турчаниновой - пышной вдовы - постоянно вертелась целая стая фаворитов, которых мастеровщина звала "ейные кобели". Выезд этой группы куда-нибудь на прогулку с барыней назывался "собачьей свадьбой".

Нам, ребятишкам, было всегда очень интересно взглянуть на эту кавалькаду. Очень уж тут необыкновенные люди бывали. Тут и гусар в ярком костюме, вроде петуха, тут же какой-то необыкновенно вертлявый человек со стеклышком в глазу и огромным пестрым платком на шее. На тяжелой вороной лошади выезжал огромный толстый детина с красной грудью, в удивительной шапке, на которой развевался конский хвост; рядом гарцовал на поджарой лошадке ловкий берейтор-поляк, он нравился нам своим удальством, веселой речью и какими-то необыкновенными усами с распушенными кончиками. Иногда в своре "ейных кобелей" торжественно ехал сам заводский "отец дьякон", красивый рослый мужчина с мягкой бородой, румяным лицом и пышными кудрями. Его присутствие нам казалось всего занятнее, так как было известно, что дьякон езди г не совсем по своей воле и что после каждой такой поездки ему приходится переживать трудные минуты, когда "мать"-дьяконица" начинает "при людях" читать ему на всю улицу наставления о правилах супружеской жизни.

Раньше Турчаниниха, говорят, любила ездить верхом, но я видел ее только в коляске рядом с каким-то чучелом в чепчике, которое она возила с собой "для отводу глаз".

Из свиты Турчанинихи я назвал только наиболее заметных. Их было много не только при выездах, но и в остальное время. Веселые люди, балагуры, красивые самцы с пустым кошельком постоянно толклись в турчаниновском доме. На еду и попойки уходили те средства, которые получала Турчаниниха от Сысертских заводов. У барыни была одна печаль - денег ей недоставало. Вот и воевала с своим совладельцем, чтобы получить побольше. Помогали ей и ее "кавалеры". Один даже, как говорили, пытался выступить в роли управляющего "турчаниновской половины", но оказался шулером, которого побили в день назначения.

Раньше труд рабочих Турчаниновы разматывали по заграницам, потом перенесли мотовство в столицы, чтобы кончить эту свистопляску в Сысерти, где куча пьяных негодяев с "Марейкой-сукой" во главе как будто специально старалась показать рабочему, куда и на что уходят его пот, силы, здоровье.

Рабочий, износившийся окончательно за двадцать лет "огневой" работы, видел, что от его труда не только в его жизни, но и на предприятии ничего не прибавлялось, ничего не улучшалось.

Развалины огромных оранжерей, где выращивались фрукты юга, были, пожалуй самым подходящим памятником семейке Турчаниновых...

ПУЧЕГЛАЗИК

Первого из владельцев Соломирских я не помню. Слыхал лишь, что он был из офицеров какого-то кавалерийского полка. Мастеровые звали его даже генералом.

Как кавалерист он больше всего возился с лошадьми, устроил даже конский завод, который после его смерти весьма быстро растаял. Дебош и пьянство были ему не чужды, но, видимо, была и "прижимистость", если он сумел прибрать к рукам все крошки, которые сыпались с пьяного турчаниновского стола, и передал своему наследнику свыше восьмидесяти частей владения.

Этому наследнику пришлось лишь закончить борьбу с последней Турчаниновой. Борьба была не особенно трудной, и Дмитрий Павлович Соломирский стал единственным владельцем заводов. Про него мастеровые говорили: "Митрий Павлыч у нас - душа-человек, только в заводском деле "тютя". Добродушно-пренебрежительное отношение к нему сквозило и в заводской кличке - "наш Пучеглазик".

Этого дельца я стал знать, когда он уже был пожилым человеком с седыми, коротко подстриженными усами. Самым заметным в его наружности были обвислые щеки и вытаращенные глаза.

По одежде он ничем не отличался от служащего средней руки. Только фуражка с "дворянским (красным) околышем", которую он носил зимой и летом, была необычной в заводском быту.

Смолоду Соломирский жил вне заводов, но в пору моего детства он уже почти безвыездно сидел в Сысерти.

Летом разъезжал по своему обширному поместью с фотографическим аппаратом, ружьями и рыболовными принадлежностями. В наиболее красивых уголках Сысертской лесной дачи у него были "понатыканы" охотничьи и рыбацкие домики, и старик здесь жил созерцательной жизнью любителя природы, которому нет дела до рабочих, задыхавшихся в "огневой" и надрывавшихся в рудниках.

В зимнее время Соломирский редко выходил из своего довольно обширного дома, обращенного им в музей. Только доступа в этот музей не было. Потом оказалось, что он работал в области изучения пернатых Урала, а так же как коллекционер.

Занимался Соломирский, как и полагается "добродетельному барину", благотворительностью, хотя справедливость требует отметить, что эта благотворительность была неприлично грошовой.

Строил хибарки старухам (старикам не полагалось) и усиленно возился с детским приютом, куда принимались только девочки - круглые сироты.

Этих сирот "воспитывали": учили грамоте, рукодельям, пению, чистенько одевали и готовили... в горничные для "хорошего дома". Шли, конечно, приютки и дальше по той дорожке, по которой обыкновенно направляли из "хорошего дома" молодых девушек.

Об этом знали все. Даже в заводских песнях соболезновали "милке- сироте с черными бровями", у которой "от Сысертских крутых гор путь на "Водочну" пошел"( Улица притонов в Екатеринбурге в: дореволюционное время. (Прим. автора.))

Всего этого владелец заводов как будто не слышал и не знал, оставляя "сироток" в прежних условиях.

Но это не все. Было еще одно, что делало этого внешне "благодушного" старика вреднейшим человеком для заводского предприятия и связанного с этим предприятием населения.

У "благодетельного барина" была барыня и дети. "Какими "добродетелями" отличалась барыня - не знаю, слыхал лишь от заводских служащих, что она "где-то там вращалась и блистала". Как и где она "вращалась", об этом в заводе знали смутно. Одно было хорошо известно, что свыше двухсот тысяч рублей, получаемых Соломирским от заводов, уходило без остатка на это "блистание и вращение". Иногда этой суммы даже недоставало, и старик требовал "дополнительных".