На другой день после встречи на автобусной станции Сухарев поехал прямо в гостиницу. Чемодан был большой и тяжелый. Когда пришел Елкин, они с помощью линзы тщательно осмотрели его. Сбоку, на крышке, был наклеен едва заметный кусочек прозрачной пленки. Они осторожно сняли ее, открыли чемодан.

На свернутом в трубку холсте изображены молоденькие девушки в светлых атласных платьях. Живопись старинная, холст в мелких трещинках. Подпись художника разобрать было невозможно. На втором небольшом холсте — сцена венчания в церкви. На следующем — голова пожилой крестьянки. На последнем — сбор винограда на фоне залитого солнцем южного пейзажа. Кроме холстов, в чемодане было восемь икон. Елкин все сфотографировал, записал размеры и материал.

Сухареву больше всего понравилась иконка, изображавшая рождение Христа. Каждая, даже самая маленькая, фигурка была тщательно выписана. Рядом с новорожденным — корова, мирно жующая сено. Богоматерь держит руку на голове младенца. Улыбка освещает ее юное лицо. Вокруг яслей стоят длиннобородые старцы.

— Здорово сделано, ничего не скажешь. — Сухарев осторожно положил икону на место.

Елкин закрыл чемодан.

— Коль, как ты думаешь, на какую сумму здесь ценности?

— Картины самое малое по шестьсот-восемьсот, значит, тысячи две. Насчет икон не скажу.

— Ну все-таки хотя бы приблизительно...

— К чему гадать? Ясно, что ценность немалая. Иначе меня не стали бы посылать со всем этим возиться. Значит, расчет есть. Мне вот только непонятно, почему Эмма не вызвала кривоносого или кого другого. Зачем ей меня вмешивать понадобилось.

— А ты не раздумывай. У них, видно, свои соображения. Зря бы не послали. Может, испытывают. Видят, парень ты симпатичный, расторопный.

В Москве на вокзале Эмма встретила Сухарева. Взяв его за лацкан пиджака, ловко вложила в карман конверт с деньгами, потом расспросила о поездке, а когда Сухарев передал ей просьбу кривоносого, пренебрежительно хмыкнула:

— Жадный он очень. Ведь много зарабатывает, но все ему мало. Женскими импортными тряпками приторговывает, Я ему говорила, чтобы не возился с барахлом, а он от жадности ничего не видит. Я на тебя почему полагаюсь? Пьешь ты мало, с осторожностью. А ведь многие мать родную пропить готовы, если им в руки деньги начнут идти. А ты о чем мечтаешь?

— Мне машина нужна...

— Ишь какой прыткий. Мечту имей, надейся, глядишь, и получится. Ты в загранках бываешь?

— Только в Болгарии был две недели по туристической.

— А тебя в командировки не пускают, что ли?

— Не все сразу... Обещают...

— А биография у тебя чистенькая?

— Само собой... Иначе я бы здесь не работал...

— Отлично. Ну ты иди, я немного задержусь...

— Как же с чемоданом? Тяжелый. Давай помогу довезти.

— Это не твоя забота. Завтра позвони мне, ладно? — Она улыбнулась. — Отдыхай, Николя́. Между прочим, ты «Анжелику и короля» смотрел? Ты на того артиста, который Николя́ играл, похож чем-то. Ну всего, до встречи!

Работники группы Бурмина решили проникнуть в подполье часовни, где Засекин в последний раз реставрировал иконы. Необходимо было на это время как-то удалить Лисовского. Связались со Псковом, с нужными людьми. После этого Управление культуры Пскова обратилось к директору Старицкого музея с просьбой направить специалиста по кладбищенской скульптуре. Директор был согласен отпустить Лисовского, но тот воспротивился:

— Не могу поехать. Болен.

— Но ведь всего на несколько дней. Мы вас туда и обратно на машине доставим.

— Что я, от вашей машины поправлюсь, что ли?

Директору все же удалось уговорить Лисовского поехать, хотя он действительно выглядел нездоровым. За последние дни вроде даже постарел. Морщины на лице обозначились еще резче, веки воспалились.

Лисовский ехал в командировку с отчаянием в душе — ведь все его попытки найти украденные сокровища ничего не дали.

С одной стороны, он понимал, что это мог сделать только Засекин — ведь в часовню, где он тогда находился, кроме самого Лисовского, никто не заходил. В подполье пробраться можно лишь через отверстие в полу. Но тогда куда Засекин мог запрятать украденное? «Да, только Засекин мог выкрасть... только он... Я же своими глазами видел, как он задвинул плиту... Но потом-то он ни шагу без меня не делал. Неразрешимая загадка... Видно, зря я поспешил с ним расправиться. Ведь можно было в конце концов заставить его признаться... А что теперь?» Оставалось предположить: Засекин передал в окно предметы своим сообщникам.

Лисовский тщательно исследовал раму, но видно, что она не вынималась — ржавые гвозди не тронуты, стекла целы.

Лисовский с ужасом думал о том, что «хозяин», узнав о пропаже, не поверит ему и после этого может переслать куда следует те военные материалы, и тогда его, Лисовского, ждет смерть.

Перед отъездом в Псков Лисовскому пришла мысль о том, что у Засекина был помощник и что это не кто иной, как Эньшин. Видимо, они изготовили ключ к замку и, пока он отлучался, все и проделали. Нужно было узнать, выезжал ли в те дни Эньшин из Москвы.

В подполье Бурмин спустился вместе с помощником. Железный ящик, о котором рассказывал Засекин, находился в указанном им месте. Он был пуст. В углу обнаружили тайник, но в нем ничего не было, хотя удалось установить, что раньше железный ящик стоял именно там. По предположению Бурмина Засекин не был причастен к краже.

Может быть, у Лисовского и были спрятаны предметы коллекции, и они-то пропали? И еще досадовал Бурмин — не уследил, куда девал Лисовский отреставрированные Засекиным иконы.

Караулить надо было не только Засекина, а проследить, куда ходил Лисовский. Пока Бурмин с Сухаревым спасали Засекина, пока вызывали наблюдателей, прошло время, и именно тогда Лисовский спрятал иконы.

Чтобы обследовать пещеры под монастырем, нужны были инструменты и, главное, планы расположения пещер, а также время. Но в последние дни, как показало наблюдение, Лисовский в пещерах не был.

В комбинате, где работала Нина Озерцева, организовали концерт известной певицы — жены одного из художников. По приглашению приятельницы сюда пришла и Марта Григорьева. В перерыве к ней подошла Озерцева:

— Марта Сергеевна, я так давно вас не видела! Вы там в своей графической секции совсем обособились, у нас не показываетесь.

— Да все времени не хватает. Сколько раз собиралась специально зайти — вас повидать...

— А вы чудесно выглядите. Как всегда, элегантны.

Оглядев Марту, Нина обратила внимание на ее медальон.

— Какая прелестная вещь, видно, что старинная, не иначе как от бабушки или прабабушки...

— Вы угадали, от бабушки.

— Наверное, и портрет внутри?

— Конечно. Моего любимого...

Марта раскрыла медальон, и Нина увидела миниатюрный портрет Пушкина, выполненный, как видно, большим мастером: каждый локон, каждая деталь одежды были тщательно прописаны. Нина попросила Марту снять медальон, чтобы повнимательнее его рассмотреть. Портрет был обрамлен тончайшей ажурной вязью, а с наружной стороны крышки мерцал зеленоватым светом хризолит.

— Скажите, Марта Сергеевна, а вы знаете, когда и кем был написан портрет и сделан медальон?

— Бабушка говорила маме, что портрет написан крепостным художником графа Дубова и сделан медальон в год смерти Пушкина для дочери графа, большой поклонницы поэта.

Возвращая медальон, Нина увидела на нижней крышке выгравированный трилистник...

Перерыв кончился, и все прошли в зал. Началось второе отделение — исполнялись романсы Рахманинова. Но Нина почти не слушала певицу, она была ошеломлена увиденным. Трилистник... Так это же личный знак Муренина! В продолжение концерта Нина думала лишь об одном: «Неужели я напала на след?»

Как только концерт закончился, Нина предложила Марте Сергеевне зайти в свою рабочую комнату, посмотреть картину, недавно принятую Советом.