Да-а, этим людям можно позавидовать...

Когда большая часть заказа, ради которого приехали Анохин и Пожидаев, была выполнена, Юрий как бы между прочим сказал Анохину:

— Я тебя, кажется, предупреждал, что к заказу нам дали «довесок»?

— Впервые слышу. Что там еще?

— Да официальные портреты придется написать с «благотворительной» целью. Работа немалая.

— В какой же сумме этот «довесок» выразится и под чьим именем пройдет?

— Ну, слушай, Павел, охота тебе в этом копаться?

— Всяких проходимцев кормить не собираюсь.

— Какого же черта ты влез в этот заказ? Без тебя могли обойтись. Ну, посуди. Заказы дополнительные, кроме тех, что официально поступают в комбинат, нужно еще добыть. По организациям побегать, разузнать. Заказчика убедить. Знаешь, каких трудов это Эньшину стоит? Хорошо еще, что Дальнев ему в этом помогает, он ведь в Художественном фонде «фигура».

— Ясно, выходит Эньшин и Дальнев — наши благодетели. Выходит, художник без них существовать не может.

— А ты не сваливай свое неумение жить на какие-то причины. Поразворотливей нужно быть... Самому похлопотать...

— Конечно, как ты, вроде коробейника иконками самодельными приторговывать? Стыдно мне за тебя... Тоже... московский художник... Даже сюда их прихватил.

— Вот это уж не твое дело... Я не халтуру продаю, а копии, и выполнены они так, что за них не стыдно... Это мой труд.

На другой вечер после очередной прогулки в бухту Павел застал у себя в номере Ясина:

— Сижу вот, вас дожидаюсь.

Оказывается, появилась возможность взять Павла в геологическую полевую партию. Ясин убеждал его:

— Народ хороший подобрался, вам, я знаю, будет интересно. И маршрут неплохой: полуостров Кони, бухта Шкипера, Ямск — старинное поселение и дальше, в глубь тайги.

Павел загорелся: такой маршрут интересный, да еще вместе с Ясиным. Об этом можно лишь мечтать.

— Поехать очень хочется. Вот только надо уладить с командировкой и с окончанием заказа. Если поеду с вами, мне ведь по командировке обратную дорогу не оплатят... А впрочем, черт с ними, со всеми этими делами. Что-нибудь придумаю.

Но оказалось, что Пожидаев был категорически против — такая непозволительная трата времени!

— Комары тебя не ели, вот ты и лезешь. Думаешь, там рай? Полазь-ка по болотам, похлебай баланду с сухарями, тогда узнаешь. Нашелся мне любитель экзотики...

Павла возмутил такой тон, и они на этот раз крепко поссорились. Пожидаев припомнил все «благодеяния», оказанные им Павлу, упрекал его в зазнайстве и неблагодарности. «Никогда бы не ввязался в эту компанию, если бы не долги, вот что значит кооперативная квартира, — думал Павел. — Не будь этого, работал бы для выставок».

Он терпеливо выполнял заказ. Успел написать и портреты — «довесок». Наконец почувствовал себя так свободно, будто свалил тяжелую ношу. Он тут же пошел к Ясину.

— А я теперь ваш целиком и полностью...

Ясин обрадовался:

— Вот и славно. Так хочется, чтобы вы все своими глазами увидели, да и мне приятно быть с вами.

Вскоре Анохин и Ясин вместе с полевой партией отправились в путь.

В июне началось недолгое колымское лето. Для Павла все было неожиданным: не меркнущий ночами свет, лиловые поля цветущих ирисов, розовые заросли шиповника, дурманный запах багульника, нежная зелень лиственниц... Он смотрел вокруг восхищенно. Даже тучи комаров не могли омрачить его восторга. Все радовало: блики солнца, и силуэты веток на стенах палатки, и пролетающие птицы, и утренняя свежесть, и настоянный на хвое воздух...

Спали в палатках на оленьих шкурах. Еще с вечера выкуривали из палаток комаров — жгли ветки стланика. Для Анохина Ясин раздобыл одеяло из заячьего меха, обшитое пестрым ситцем.

Дорога была трудной. Приходилось одолевать тяжелейшие подъемы, переходить вброд реки с ледяной водой, не снимая одежды и обуви. Таких речек Павел как-то насчитал в один день четырнадцать. Нужно было ко многому приспосабливаться, многому учиться. И как ни странно, довольно быстро походная жизнь стала для него привычной, а прежнее существование отодвинулось куда-то далеко. И мысли стали другими, менее отрывочными — все вспоминалось как-то по-иному, несуетно. Должно быть, этому способствовала царившая здесь извечная тишина, нарушаемая лишь шумом рек да криками чаек.

В один из солнечных дней Павел шел следом за Ясиным. Позади цепочкой растянулись завьюченные лошади с сопровождавшими их рабочими. Поднялись на перевал. Отсюда были видны и бухты, и цепи гор. У ног простиралась долина, напоминавшая... грузинские пейзажи, — покажи ее на экране, и трудно было бы поверить, что это Север. Альпийский луг пологими склонами уходил вниз. Вдалеке видны были пасущиеся олени. Ниже долина была покрыта густой травой с островками кустарника и множеством цветов. Влево, ближе к морю, на сопке синело горное озеро, а причудливые нагромождения камней словно воспроизводили уголок Скандинавии. Пейзаж то и дело менялся, не везде он был таким живописным. Нередко встречались и гари, выжженные черные плешины — следы лесных пожаров. Идти по бесконечной черноте, перескакивать с кочки на кочку по безжизненному болоту, где не на чем отдохнуть глазу, поистине было тяжелым испытанием. Порой охватывала тревога, казалось, этой мертвой пустоши не будет конца.

Писать этюды Павлу удавалось лишь на стоянках, когда партия задерживалась на сутки-двое и геологи уходили в местные маршруты.

Часто в пути Павел раздумывал о своей жизни. С горечью сознавал, что последние годы он много времени и сил тратил на приработки. А годы идут, нужно дорожить каждым днем.

Появлялась досада на жену, чего раньше не было. Ведь могла бы пойти работать. Сына можно устроить в садик. Тогда можно было бы скорее расплатиться с долгами... Но проходили моменты горьких раздумий, и Павел начинал оправдывать жену: им все пришлось создавать самим, без помощи состоятельных родителей, а теперь вот еще и кооператив...

Однажды вечером Ясин и Анохин сидели у костра.

— Что-то вы, Паша, невеселы... Устаете, наверно, не привыкли.

— Нет. Просто неуравновешенность характера.

— Тревожит что-нибудь?

— Признаться, да. Сейчас-то живу полной жизнью. Природа, яркие впечатления... А как вспомню, что ждет меня в городе, так прихожу в уныние. Опять будет ожидание заказа в комбинате. Как правило, это малоинтересная работа. А потом снова беспокойство: как примут заказную работу? Что будет дальше?..

— Но ведь это, так сказать, специфика вашей работы. Ведь и другие художники так живут?

— Не все. Некоторые во имя творческой свободы многим жертвуют и очень ограничивают свои материальные потребности. Если бы я был один, без семьи, тогда другое дело.

Павел засмотрелся на костер. Тонкие огненные языки пробивались сквозь только что брошенные ветки, причудливо изгибались, скользили, словно ощупывали добычу. Ясин прикурил от тлеющей ветки, пошевелил палкой головешки — искры снопом взлетели вверх.

— Дмитрий Васильевич, вы не жалеете о годах, проведенных здесь, на Колыме?

— Нисколько. Я это по-настоящему понял, когда приехал на «материк». Видите, до сих пор не могу окончательно расстаться с Севером.

— Интересно, что заставило вас приехать сюда?

— В детстве мне казалось, что лучше Украины нет места на земле. Мои сверстники мечтали о дальних путешествиях. Мне же хотелось обойти пешком всю Украину, проплыть по Днепру, побывать в местах, описанных Гоголем. Украина была для меня необъятной страной... Я воспитывался в семье дяди-архитектора. Жена его относилась ко мне сердечно. Своих-то детей у них не было. Как я мечтал, после школы поступил на факультет журналистики. Но в тридцать девятом году все резко изменилось. Погибла жена дяди — попала в аварию. Я почувствовал себя осиротевшим, учебу совсем запустил. Меня отчислили. А потом дядя привел в дом новую жену. Я ее невзлюбил. Жить вместе стало невозможно. Решил уехать. А куда, сам не знал. В это время с Колымы в отпуск приехал наш знакомый. Человек энергичный, жизнерадостный. Много увлекательного о Севере рассказывал. И я поехал за ним...