Сладострастным соловьем не был. Об опыте почти не писал. Большинство статей — проблемные, критические, даже очень критические. Другое дело, что до корней пороков не доходил, ибо подвергать сомнению истинность марксистского учения или пропагандировать частную собственность было равносильно сумасшествию. Это сегодня стало очевидно, что ничейность заводов, полей и ферм ввергла страну в пучину экономического краха. А еще лет пять-десять назад мы искали конкретных виновников — тех, кто не сумел мобилизовать, организовать трудовые коллективы на славные дела.

По мелочам можно было критиковать почти любого начальника. Критика такая в условиях тоталитарной системы — не что иное, как игра в видимость демократии. На серьезные критические статьи нужна „лицензия“ ЦК. Так, в 1983 году мне выдали ее для „разгрома“ Воронежского обкома партии. Чьим было указание, не знаю, но редактор отдела возил какому-то цековскому начальнику гранки, и тот попросил некоторые места даже усилить. Критика по тем временам была зубодробительной и с позиции сегодняшнего дня во многом справедливая. Но с выводами статьи „Непочтение к экономике“ я сейчас и сам не могу согласиться: обком и его секретари упрекались за недостаточное вмешательство в сельские дела.

„Лицензии“ выдавались на самом высоком уровне. Это льстило, щекотало самолюбие. Мне говорили: „Горбачев (тогда — член Политбюро) просил“. Или „Лигачев поручил“. И я, не задумываясь, бросался выполнять „ценные“ указания.

А если без „лицензии“? Тогда во всей красе предстает свобода печати и гласность по-партийному. Для меня, например, так и осталось тайной, по чьему заданию я летал в Волгоград в 1986 году, когда в статье „Иллюзия ускорения“ воздал должное методам руководства Калашникова. Как сейчас догадываюсь, „лицензии“ не было, а материал готовился, видимо, по инициативе главного редактора Афанасьева. Не странно ли: даже автор не знает, чью волю он исполнял? В „Правде“ многие вещи окружались дымом тайны.

Статья пошла в воскресенье, а в понедельник утром, едва я открыл кабинет, позвонил помощник главного и пригласил на ковер к Афанасьеву. Тот сказал, что уже дважды звонил крайне недовольный генсек и распекал за статью. „А как же гласность и ликвидация зон, закрытых для критики?“ — наивно спросил я Афанасьева. Тот кисло усмехнулся над простачком, махнул рукой, давая понять, аудиенция окончена.

Калашников прежде в Ставрополе работал под началом Горбачева. Вся редакция замерла в те дни, ожидая, чем кончится это одно из первых перестроечных испытаний для Горбачева. Защитит он „родного“ человека или действительно подтвердит, что зон, закрытых для критики, нет. На пленум Волгоградского обкома отправился секретарь ЦК Никонов. С его, надо понимать, благословения выступление „Правды“ заклеймили позором. Но, по сути, не опровергли ни одного факта. Да и сделать это было невозможно: вся цифирь была взята из данных статистики.

Я ждал отмщения. Но потрепали нервы, в основном, соавтору — собкору по Волгограду В.Степанову. Меня не тронули. Но несколько лет Волгоградская область вычеркивалась из передовых и обзоров. Калашников торжествовал: никогда еще ни один секретарь обкома не одерживал столь убедительной победы над „Правдой“. Торжествовал до тех пор, пока народ за развал экономики не добился его отставки. Но очень мил и люб был товарищ Калашников высшему руководству страны, если до последнего часа его прочили впервые заместители Председателя Совета Министров СССР. И только благоразумие парламента помешало этой акции.

Новые времена? Да и стоит ли вспоминать все это? Но куда мне деть свою напрасно прожитую жизнь? Что делать с четвертью века обмана и самообмана? А может, именно в этом покаянии я и найду утешение, чтобы теперь начать с нуля?

Новые времена для советской печати по-настоящему не настали. Партийная монополия на прессу лишь чуть пошатнулась, но сохраняется. Издания неформалов непрофессиональны и примитивны, да и мизерны по тиражам. Бумага, полиграфия — все пока у авангардной партии. Какие-то косметические перемены на полосах не коснулись существа, дела: центральные газеты, в том числе и „непартийные“, такие, как „Труд“, „Известия“, остаются пропагандистами и агитаторами коммунистической идеологии.

Но на наших глазах рождается и новая свободная пресса. Рождается в муках, в яростной борьбе с демагогией. Однако, журналистика до сих пор не понесла покаяния, не раскаялась перед народом. И думаю, не скоро это сделает».

Московская газета «Куранты» продолжила серию публикаций с покаяниями ряда журналистов центральных советских газет на тему о их былой деятельности на посту собственных и специальных корреспондентов. 20 декабря 1990 года рассказывал о перипетиях своего конфликта с власть имущими, точнее с партийным руководством Донецкой области, корреспондент московской профсоюзной газеты «Труд» (шел тогда 1975 год) Вячеслав Гончаров. Какая там Агата Кристи или сицилийская мафия? Автор рассказывает, что по стечению обстоятельств в высших канцеляриях Киева и Москвы ему удалось снять с поста первого секретаря областного комитета партии. Точнее, кто-то сверху это охотно сделал, сославшись на труд этого борзописца, «разгребателя грязи». В 99 процентах случаев таких смельчаков из числа журналистов ожидала пуля наемного убийцы, инсценированная автокатастрофа, тюрьма, психушка или, в лучшем случае, увольнение с работы. 1 февраля 1991 г. с аналогичными воспоминаниями в «Курантах» выступил знаменитый советский журналистсатирик Илья Шатуновский — как во времена главного партийного идеолога Суслова ему, молодому стажеру в «Правде» пришлось написать статью за одного из соратников великого прохвоста и бандита академика Т. Лысенко, а затем обсуждать с руководством редакции список возможных авторов, кто по своей благонадежности мог бы подписать уже готовую статью.

А как с внешнеполитической тематикой? У меня всегда было впечатление, что редактора «Правды», ТАСС, АПН и пятерки других центральных московских изданий оказывали на деятельность своих собственных корреспондентов за рубежом минимальное влияние. Назначением этих корреспондентов ведал соответствующий сектор в агитпропе ЦК КПСС, содержание посылаемых в Москву сообщений всегда согласовывалось с точкой зрения советского посольства. А в посольстве делами заправляли, как известно, разные ведомства — ЦК КПСС, КГБ, ГРУ, МИД и прочие, среди которых КГБ был главным и самым жестким паханом.

Вот что об этом писала издающаяся в НьюЙорке газета «Новое pyccкoe слово» (2.2.1991), опубликовав полный текст направленного в ее адрес письма десятка молодых советских сотрудников Секретариата ООН, где, в частности, говорилось:

«То, что Калугин сказал о противозаконной деятельности КГБ, еще не все — он мог бы, а теперь просто должен сказать всю правду об этом! Он ведь, как он сказал, работал в Нью-Йорке корреспондентом и должен знать, что большая часть советских журналистов в Нью-Йорке (и конечно Вашингтоне) — это штатные сотрудники КГБ. Эти разведчики в маске журналистов фактически стали бесплатным для КГБ дополнением к тем постоянным гебистам, которые работают в совмиссии при ООН. Другими словами, противоправные услуги оплачивают для КГБ из нашего народного бюджета советские газеты и журналы.

Из-за таких вот псевдожурнадистов, понятно, читателям советских газет и журналов так не хватит живого взгляда на Америку — путь ему решительно преграждают те самые угрюмые и бдительные гебисты, соратники которых стремятся поставить генерала Калугина — и правду — на колени!

Если верить тому, о чем говорят в нашей колонии, то профессиональные сотрудники КГБ среди журналистов — это работники ооновского ТАСС Маслов и Менкес, корреспондент журнала „Новое время“ Андрианов, корреспондент „Московских новостей“ Лукащевичус, корреспондент „Комсомольской правды“ Овчаренко, корреспонденты ТАСС Кикило, Билорусов, Титов, Макурин и Бабичев, корреспонденты телевидения Левской и Герасичев, корреспонденты „Литгазеты“ Симонов и Огнев, корреспондент „Известий“ Шальнев, корреспондент „Правды“ Сухой. Все без исключения остальные — это платные агенты КГБ».