Старый прохиндей дон Флорес неплохо потрудился на своём веку — и взятки брал в суде, и тёмные дела улаживал за мзду, и с помощью подкупленных почтовых служащих читал чужие письма; ничем не брезговал. Иригойен, Урибуру или Хусто — ему было всё равно, кто сегодня главный в Буэнос-Айресе; он добывал песо, фунты и доллары. И не его вина, что главное сокровище он упустил. В ту пору — а умер дон Флорес де Ларра в 1936-ом знали только переливание крови, а о том, чтобы вшить кому-нибудь чужую печень, даже не мечтали.

Дон Флорес заботливо сохранял копии вскрытых им писем, и за это адвокат Каэтано де Ларра, видевший деда лишь на старых фото, был ему весьма признателен. Пожелтевшие от времени листки, покрытые мелким почерком Флореса, позволяли шантажировать тех, кто не хотел огласки старых семейных тайн. Грязные сделки, измены, дети, прижитые от любовников… Но оказалось, что самое ценное — в письме, адресованном во Французскую Полинезию и подписанном одной буквой «S».

Откровения S побудили Каэтано заняться тщательными розысками, тем более, что S прямо говорил адресату: сведения об опытах 1877–1887 г.г. на острове Ноубл — лживые или намеренно неполные, архив и лабораторные журналы с описаниями экспериментов не сгорели, а, скорее всего, похищены тем же случайным визитёром, что описал дела на Ноубле в духе сказки о безумном учёном.

Сам S поступил умнее: покидая Аргентину, он вывез все свои бумаги до единой.

Каэтано рассчитывал когда-нибудь добраться и до бумаг S. Он был уверен, что работы S содержат тот же (или другой, что ещё интересней) способ надёжной ксенотрансплантации. Органы животных — человеку, вы представляете?!

Патент на такое изобретение мог бы озолотить род де Ларра на вечные времена. Как же они — эти учёные сычи, эксперты из университета — не поняли тогда, в паузе между мировыми войнами, какие барыши это сулит! Наверное, S забежал слишком далеко вперёд, чтобы его оценили по заслугам.

Интернет позволил Каэтано вычислить возможных держателей ценных бумаг с острова Ноубл — не зря же в Сети спесиво вывешены генеалогические схемы английских фамилий. Осторожная переписка и несколько сеансов связи с Англией по телефону определили того, кто, сам не подозревая, сидел на сундуке с деньгами: Олстон Чарлз Прендик, 32-х лет, менеджер, проживающий в лондонском районе Брентфорд.

Тут уж было не обойтись без личного знакомства, хоть Каэтано и не нравилось общаться с англичанами. Когда он переживал за солдат на Мальвинских островах, мальчишка Олстон наверняка вопил в приступе военной лихорадки: «Вышвырнем латинос с Фолклендов!»

Олстон назначил свидание в пабе. Видимо, небрежно повертев визитку, решил — «Невелика птица — всего-то адвокатишка-аргентинец». Каэтано расчитывал минимум на ресторан, и выбор Прендика его немного обидел.

При встрече стало ясно, что житейский опыт и разница в пятнадцать лет что-нибудь да значат. В подтянутом, высоком, голубоглазом Олстоне чувствовалась имперская закалка — это у британцев в крови, однако Каэтано, толстенький и лысоватый, с первых слов завёл речь о бумагах — и не прогадал: менеджеру Олстону многое хотелось узнать, и он поневоле начал говорить больше, чем следовало:

— Слушайте, Ларра, почему этими документами регулярно интересуются бродяги, алкоголики и иностранцы? Это длится с Первой мировой, и вы очередной продолжатель традиции. Я сомневаюсь, что там зашифрованы координаты алмазного клада. Будь оно так, деда или отца давно бы убили, а документы — выкрали. Вы все приезжаете как будто убедиться, что эта макулатура цела, а мы, Прендики, по-прежнему в ней ничего не смыслим… Что ж, я её читал и консультировался на сей счёт. Какой-то ранний, варварский этап науки: вивисекции, пересадка лап и ушей у собак… причём сплошные неудачи. Расскажите-ка мне, в чём тут соль, а то наш разговор не состоится. Итак?

— Иностранцы… — повторил Каэтано и сделал паузу, чтобы втянуть глоток пива, — это занятно. Мистер Прендик, я полагаю, что и вы от меня скрываете немало интересного. Предлагаю обмен информацией: я вам, вы мне. Без моих сведений вы останетесь хранителем бесполезного богатства… Размер вашей доли мы обсудим позже, а пока мой первый вопрос: когда и какие бродяги досаждали вам по тому же поводу?

Олстон помолчал, взвешивая слова аргентинца. И Каэтано решил показать, насколько глубоко он вник в эту историю:

— Бумаги, доставшиеся вам по наследству, были незаконно присвоены. Правда, их присвоили не вы, а дядюшка вашего прадеда, Эдвард Прендик. Он вывез их с острова Ноубл — это западнее Галапагос, эквадорское владение. А принадлежали бумаги физиологу Рандолфу Моро.

— Глупости, — отрезал Олстон. — Старина Эдвард был большой фантазёр с причудами. Его записки о приключениях в Тихом океане — плод воображения, он даже стеснялся напечатать их при жизни.

— И сфабриковал бумаги Моро, чтобы подкрепить выдумку, которую было неловко опубликовать?

Олстон недовольно поджал губы:

— Вы стучитесь в стену вместо двери. Эдвард Прендик занимался биологией у Хаксли, ставил опыты. Позже по материалам своих исследований написал нечто вроде повести. И всё.

— А иностранцы?

— Да, вот, например, вы. Зачем вы прилетели из Буэнос-Айреса?

— Чтобы купить бумаги или убедить вас разумно воспользоваться ими. Те, кто спрашивал о них раньше (не знаю, кто, но догадываюсь), охотно бы заполучили их. Но они не кровожадны; эти скорее подождут, пока представится удобный случай. То-то они вас навещают так упорно… Ну как, будем сотрудничать? У меня есть карта, у вас автомобиль, и доехать мы сумеем только вместе.

— А какую выгоду вы надеетесь извлечь? — Кажется, Олстон стал склоняться к положительному решению.

— Много миллионов, — тихо сказал Каэтано. — Столько, сколько смогут заплатить люди, нуждающиеся в пересадке органов. Вам известно об отторжении трансплантатов? О том, что даже в лучшем случае это происходит через несколько лет после операции? Те, кто следят за рукописями Моро, знают способ избежать этого. Бумаги будут приманкой, чтобы выйти прямиком на них…

Теперь завязался вполне предметный разговор.

— В первый раз это случилось в тысяча девятьсот двадцатом, когда прадед Чарлз вернулся из Индии, — рассказывал Олстон. — Его попросил о встрече человек, которого звали Мердок Монтгомери.

— Тот, кого якобы убили чудища Моро на Ноубле?

— Да, тот самый. Это был спившийся, больной старик. Он ныл и жаловался, что Эдвард бросил его и уплыл на единственной лодке. Просил вернуть бумаги. Чарлз его выгнал. Смешно: хотя Монтгомери был старше, он пережил Чарлза лет на семь. Крепкая кость была у этого пьянчуги. Скитался по южным морям, жил у дикарей, сидел в тюрьме.

— Дальше, дальше! — торопил Каэтано.

— Дальше была Вторая война. Незадолго до неё… а дед тогда как раз готовился к свадьбе, ему прислал визитку некий… — тут, услышав фамилию S, Каэтано внутренне возликовал: всё сходится! все нити собираются в единый узел! — …испанец, доктор медицины, но практиковал он почему-то во французской колонии. Немолодой, но выглядел прекрасно, как говорил дед. Ещё дед сказал о нём: «Если бы Шерлок Холмс был брюнетом и брил голову…»

— Ну и что же?

— Ничего. Гость был очень вежлив. Он расспросил о бумагах и посоветовал хранить их, как редкий исторический экспонат.

— Туамоту…

— Что?

— Он работал на островах Туамоту, точней, на атолле Таэнга.

— Возможно. Где-то там, в районе Таити. Вы что-то знаете о нём?

— Кое-что, — уклонился от ответа Каэтано. — Но сейчас это не важно. Продолжайте, прошу вас.

Третий, любопытствующий о бумагах Моро приходил уже недавно, в 1998-ом. Тогда бумаги находились у отца Олстона, и Олстон видел гостя. Чем-то похожий на полинезийца, рослый и стройный мужчина лет сорока, с удивительно красивыми лучистыми глазами. Похоже, метис. Вроде бы он прибыл из Австралии, но имя и акцент — французские, фамилия — испанская. А в Австралию кто только не иммигрировал — хорваты, немцы, русские!