На следующий день, в субботу 30 марта, погода была чудная. Дул легкий ветерок, море было спокойно. Винт делал 36 поворотов в минуту. «Грейт-Истерн» шел со скоростью более двадцати узлов в час.

Ветер дул с юга. Помощник капитана велел поставить фок-шкуны и фок-бизани, и корабль, поддерживаемый ими, не поддавался ни малейшей качке. Небо было ясное, солнце ярко светило, и все пассажиры вышли на палубу. Дамы появились в легких туалетах, дети снова принялись за свои игры, прерванные качкой два дня тому назад; то и дело галопом пробегали мальчуганы, игравшие в лошадки.

В три четверти двенадцатого капитан Андерсон появился на мостике в сопровождении двух офицеров. Погода была благоприятна для наблюдений, и они пришли, чтобы определить меридианальную высоту солнца. Каждый из них держал по секстанту.

— Полдень, — сказал капитан.

Шкипер тотчас же передал это посредством колокола пассажирам, и все присутствующие поспешили поставить свои часы по солнцу.

Полчаса спустя было объявлено следующее наблюдение:

Итак, мы сделали в сутки двести двадцать семь миль. В это время в Гринвиче было час и сорок девять минут. «Грейт-Йстерн» находился в ста пятидесяти пяти милях от Фастенета.

Весь этот день я не видел Фабиана. Встревоженный его отсутствием, я несколько раз подходил к его каюте и убеждался, что он все еще там.

Эта пестрая толпа на палубе не могла ему нравиться, он, видимо, искал уединения. Повстречавшись с капитаном Корсиканом, я подошел к нему, и мы разговорились о Фабиане. Я передал ему разговор, происшедший накануне между мной и капитаном Мак-Эльвином.

— Да, — сказал Корсикан, не стараясь скрыть своего волнения, — два года тому назад Фабиан думал, что будет счастливейшим человеком, а теперь он очень несчастлив.

Затем он рассказал мне в нескольких словах о том, как Фабиан познакомился в Бомбее с прелестной молодой девушкой, мисс Годжес. Они полюбили друг друга. Ничто, казалось, не препятствовало их браку, как вдруг к ней посватался сын одного негоцианта из Калькутты. Годжес-отец, человек практичный и бессердечный, находясь в денежном отношении в полной зависимости от своего калькуттского корреспондента, пожертвовал счастьем своей дочери и, для исправления дел, выдал ее за сына последнего. На другой день после свадьбы молодые уехали. С тех пор Фабиан никогда больше не встречался с девушкой, которую так безумно любил и разлука с которой принесла ему нестерпимые страдания.

Выслушав до конца этот рассказ, я понял, что причина страданий Фабиана была действительно серьезна.

— Каково имя этой молодой девушки? — спросил я.

— Елена Годжес, — ответил он.

— Елена!

Я понял теперь, почему Фабиану вчера мерещились в волнах буквы «Е» и «Л».

— А как имя ее мужа?

— Гарри Драке.

— Драке! — воскликнул я. — Но ведь он здесь, на корабле!

— Здесь, на корабле? — повторил Корсикан, схватив меня за руку.

— Да, здесь. Я его знаю.

— Дай-то Бог, чтобы они не встретились! К счастью, они не знают друг друга, по крайней мере Мак-Эльвин никогда не видел Гарри Драке. Впрочем, одно имя этого господина, произнесенное в присутствии Фабиана, может вызвать целую бурю.

Я передал Корсикану все, что слышал от доктора о Гарри Драке. Во время нашего разговора последний, как нарочно, прошел мимо нас, и я показал его капитану. Глаза Корсикана вспыхнули, и он рванулся вперед, но я остановил его.

— Да, — сказал он, — по физиономии видно, какой это негодяй. Но куда же он едет?

— Говорит, в Америку. Он думает, вероятно, что случай пошлет ему то, чего он не хочет добывать трудом.

— Несчастная Елена, — промолвил капитан.

— Где же она теперь?

— Может быть, он ее уже бросил.

— А вдруг она на корабле? — спросил Корсикан.

Мысль эта поразила меня, но я тотчас же успокоился. Нет, Елены не было на корабле. Питферж, при своей наблюдательности, заметил бы ее.

— Драке, вероятно, не взял ее с собой в Америку.

— Хорошо, если это так, — сказал капитан. — Один вид этой несчастной жертвы нанес бы ужасный удар Фабиану. Кто знает, что могло бы случиться. Мак-Эльвин, мне кажется, был бы способен убить Драке, как собаку. Во всяком случае, мы, как друзья Фабиана, должны стараться не терять его из виду, и если что-нибудь случится, мы должны встать между ним и его соперником. Вы понимаете, конечно, что дуэли не должно быть между ними, так как ни одна женщина в мире не пойдет за убийцу своего мужа, хотя бы этот муж был отъявленным негодяем.

Я был согласен с Корсиканом. Какое-то предчувствие волновало меня. А что если Драке своим задорным видом привлечет на себя внимание Мак-Эльвина?

— Скорее бы уж приехать в Америку! Расставаясь с Корсиканом, я пообещал ему следить за нашим общим другом, он же, в свою очередь, решил не терять из виду Гарри Драке. Затем он крепко пожал мне руку, и мы расстались.

Вечером поднялся туман. Из ярко освещенных залов раздавались звуки вальсов, неизменно сопровождаемые аплодисментами; когда же некий Т., большой весельчак, усевшись за фортепиано, стал насвистывать разные песенки, публика пришла в такой восторг, что стала кричать «ура».

На другой день, 31 марта, было воскресенье, и меня очень интересовало, как пройдет у нас на корабле этот первый праздничный день. В Америке и в Англии в этот день повсюду прекращаются работы и закрываются магазины, церкви же переполняются молящимися. Мне казалось, что и здесь будет что-нибудь в этом роде. Я не ошибся. Несмотря на великолепную погоду и попутный ветер, капитан Андерсон не отдавал приказания поднять паруса, чтобы не нарушать воскресного отдыха матросов. Хорошо еще, что винту и колесам не препятствовали продолжать их будничную работу. Весь экипаж был при параде, и меня бы нисколько не удивило, если бы мне сказали, что кочегары в этот день работают во фраках. Офицеры и инженеры были в новых мундирах с золотыми пуговицами. Сапоги их блестели, как зеркало, как бы стараясь перещеголять клеенчатые фуражки. Но наряднее всех были сам капитан и его помощник. Застегнутые на все пуговицы, в свежих перчатках, блестящие и надушенные, они прогуливались по палубе, ожидая начала богослужения.

Море сверкало под первыми весенними лучами. Ни один парус не появился на горизонте. «Грейт-Истерн» парил на беспредельном водном пространстве. В 10 часов раздался протяжный звон. Шкипер, одетый тоже по-праздничному, исполнял должность звонаря и с таким искусством ударял в корабельный колокол, что воображение невольно рисовало сельскую колокольню, с которой несся благовест, призывавший всех на молитву.

Пассажиры группами выходили на палубу, которая все более и более покрывалась нарядной толпой. С молитвенниками в руках, все молча ожидали начала богослужения. Но вот принесли груду Библий и разложили их по столам в храме, или, вернее, в большой столовой, которая должна была заменить собой храм. Я вошел туда. За столами уже сидело много народу. Глубокое молчание царило в храме, главную часть которого занимали офицеры вместе с капитаном Андерсоном. Дэн Питферж поместился рядом со мной и внимательно рассматривал присутствовавших. Мне казалось, что он пришел сюда скорее из любопытства, нежели из религиозного чувства.

В половине одиннадцатого капитан поднялся со своего места и стал читать по-английски десятую главу книги «Исход». После каждого стиха, прочитанного им, присутствующие шепотом произносили следующий стих. Тонкие детские голоса смешивались с меццо-сопрано женщин и с баритоном мужчин. Этот библейский диалог продолжался с полчаса. Капитан Андерсон, руководивший ими, внушал уважение даже самым легкомысленным людям. Но вот он закрыл Библию и уступил свое место какому-то оратору, Это был маленький, подвижный янки, один из тех, которые пользуются огромным влиянием в Штатах Новой Англии. Проповедь его была давно приготовлена, и вот ему представился случаи воспользоваться ею. Я взглянул на доктора Питфержа, Он глаз не сводил с оратора и, казалось, собирался стойко выдержать его ораторский огонь.