Каковы бы ни были его причины, бегство Татикия пришлось очень некстати, ибо к берегам Оронта приближалась внушительная турецкая армия. Ридван, сельджукский мелик Алеппо, в сопровождении Артукида Сукмана и туркменских войск, спешили на помощь Антиохии. Боэмунд, чувствовавший себя отныне как дома, возглавил небольшой отряд латинской конницы (700 всадников), в то время как пехота продолжала осаду. Конница незаметно покинула лагерь и направилась к Железному мосту между Антиохийским озером и берегом Оронта. В этом превосходно выбранном с точки зрения стратегии месте обходные маневры были невозможны, и турецкие лучники, которые, следуя традиционной тактике, попытались обстрелять франкскую конницу, мешали друг другу. Выждав благоприятный момент, Боэмунд приказал коннице атаковать: она смела все на своем пути, отбросив лучников к пехотинцам, а их в свою очередь — к сарацинской коннице. Железный вихрь снес до основания мусульманский лагерь, где пытались обороняться несколько отрядов. Ни один из франкских рыцарей не задержался для грабежа, они остановились лишь для того, чтобы дать отдохнуть лошадям, а затем плотными рядами, нога к ноге, опустили длинные копья из ясеня и снова бросились в атаку. Атака следовала одна за другой, превращая поражение противника в полную катастрофу. Город Харим, расположенный в тридцати километрах от Антиохии, первым осознал масштаб победы: христианское население взбунтовалось, изгнало алеппский гарнизон и призвало крестоносцев. Захваченная добыча была огромной, а продовольствия, доставленного в лагерь, хватило, чтобы положить конец голоду.

Пехотинцам, остававшимся у стен города, тоже сопутствовала удача: они смогли оттеснить турок, вышедших на помощь войску, которое направлялось снять осаду; в течение четырех дней баллисты и катапульты забрасывали деморализованный город головами мусульман, погибших в битве при озере.

Каждый день все более утверждаясь в роли предводителя осаждавших, Боэмунд дошел в своей «галантности» до того, что подарил триста голов посланникам фатимидского халифа Каира, пришедших обсудить возможность заключения союза — франко-египетского альянса, чтобы изгнать турок, их султана и аббасидского халифа из Месопотамии (февраль 1098 г.).

Победа укрепила веру христиан, которые сразу стянули кольцо осады: им пришлось — правда, с запозданием — последовать советам византийских инженеров, которые, подъехав к городу, предложили построить ряд укреплений, обеспечивших эффективную блокаду. «Наши вожди собрались на совет и сказали: прежде чем терять наших людей, построим замок на горе Магомерия, что перед воротами города, там, где находится мост… Граф Тулузский заговорил первым: „Дайте мне необходимую помощь, чтобы возвести этот замок, и я построю его и буду охранять". Боэмунд отвечал: „Если вам и остальным будет угодно, я отправлюсь с вами в гавань Св. Симеона, чтобы привести оттуда людей, способных справиться с этим делом; пусть те, кто останется здесь, возведут укрепления со всех сторон, чтобы обороняться"» (Аноним).

Был выбран небольшой холм над рекой; на нем стояли две мечети, а надгробные камни занимали все свободное пространство вокруг. В один из самых тяжелых моментов осады ночью там произошло тяжелое столкновение между турецким гарнизоном и тулузским отрядом. Турки поняли, что они должны любой ценой остановить строительство укрепления. Поэтому они предприняли безумно отважный шаг: пока отряд «диверсантов» готовил засаду возвращающимся из гавани Св. Симеона, все имеющиеся в наличие силы атаковали укрепление Магомерии, уже охраняемое пехотинцами. В то время, когда последние кое-как удерживали натиск, внезапно появились Раймунд Сен-Жилльский и Боэмунд, которых турки считали уже убитыми. Придя в ярость из-за непредвиденных потерь, вызванных попаданием в засаду, они повели конницу в бешеную атаку. «Рыцари истинного Бога, вооруженные знаком креста, яростно бросились вперед и храбро атаковали турок, которые бежали через узкий мост к городским воротам; те, кто не сумел живым перебежать мост из-за сбившихся в одну кучу людей и лошадей, там и встретили свою вечную смерть вместе с дьяволом и его ангелами. А мы, одержав верх, теснили и низвергали их в реку. Быстрые воды реки были окрашены кровью турок, и если кто-то из них пытался забраться на мост или добраться до берега вплавь, его разили наши воины, бежавшие по берегам реки. Крики и вопли наших воинов и турков доносились до неба… Христианки из города появлялись у бойниц на крепостной стене и смотрели на плачевную участь турок, тайком хлопая в ладоши; по приказу турецких военачальников армяне и сирийцы по доброй воле или по принуждению бросали в нас копья… Лишь ночь смогла разъединить нас» (Аноним).

На следующий день турки снова совершили вылазку, чтобы похоронить убитых. Крестоносцы тотчас же разорили могилы, с целью добыть оружие, драгоценности и всевозможные ценные предметы, захороненные вместе с воинами. Они отрезали врагам головы, которые затем кидали как попало в общий ров. Хронисты — современники осады — уверяли, что ведя счет головам, франки могли составить представление о количестве павших в сражении. Затем победители уничтожили обе мечети на кладбище: с помощью полученных материалов вкупе с надгробными камнями удалось закончить укрепление на горе Магомерии.

Поскольку средневековая нетерпимость была одинаково характерна и христианам и мусульманам, бессмысленно подробно останавливаться на ужасах священной войны; необходимо, однако, отметить кровавую и с точки зрения психологии болезненную жестокость западноевропейских воинов, отметившую их пребывание в Леванте. Оцепенение надолго овладеет всем сирийским миром, но именно эти эксцессы первого крестового похода будут способствовать возрождению и распространению джихада, который в конце XI в. уже не практиковался.

Что касается осады, то гарнизону оставался лишь один путь к отходу, по направлению к Латтакии; между тем, на западных склонах горы Кассиус возвышался монастырь и форт, взятие которых дало бы осаждающим решающее преимущество. «Наши воины держали совет и единодушно сказали: „Выберем одного из нас, чтобы надежно охранять этот замок и преградить неприятелю путь к равнине или к горам, не позволяя ему войти или выйти из города". Танкред первым выступил перед остальными и сказал: „Если бы я знал, какую выгоду мне это принесет, я бы занял этот замок со своими людьми, а что до дороги, на которой нас столь часто атакуют наши враги, я встану грудью и смогу преградить ее"». Ему было обещано четыреста марок серебра. Танкред отправился в путь со своими доблестными рыцарями и воинами. Он преградил все пути туркам, так что никто не осмеливался выйти за городские ворота, чтобы запастись фуражом, дровами или необходимыми продуктами питания. Танкред остался там со своими воинами и начал расширять блокаду города. «В тот же день значительное число армян и сирийцев в полной безопасности подходили со стороны гор, принося туркам еду для пропитания города. Танкред выступил им навстречу, захватил их со всей провизией, зерном, вином, ячменем, маслом и другими подобными припасами» (Аноним).

Вот текст, свидетельствующий об отсутствии помощи, которую могли бы оказать местные христиане своим западным собратьям. Такое будет происходить часто, и это усложнит работу историков XX в.; последние никак не могли признать то, что восточные христиане весьма настороженно относились к богоугодному делу. Они забывали, что сирийцы и армяне считали себя, прежде всего, народами Востока и испытывали симпатию к турецким или арабским правителям и что долгое сосуществование научило их понимать и иногда даже ценить их.

Читатель мог бы удивиться, что до сего момента мы обращаемся лишь к западным хроникам. Отсутствие подлинных мусульманских документов объясняется тем, что никто на Востоке еще не воспринимал крестовый поход как нечто совершенно особенное. Турки и арабы считали, что имеют дело с византийской армией наемников (проход латинян через Константинополь и их вассальная присяга подтверждали эту версию), в задачи которой якобы входило немного изменить границы Империи. За первые годы крестового похода латиняне были известны мусульманам только под именем «рум» (ромеи), т. е. византийцы, подданные восточной Римской империи. Идея заключения союза между крестоносцами и Фатимидами говорит о том, что цели похода не афишировались: действительно, если бы египтяне знали, что точкой назначения похода был Иерусалим, ни о каком сотрудничестве между ними не могло бы быть и речи. Напротив, одним из результатов заключения союза, на которые рассчитывал Каир, должно было стать включение Палестины во владения Фатимидов. В любом случае ни один из жителей Леванта, ни мусульманин, ни христианин, не мог предвидеть, что там навсегда обоснуются латинские переселенцы и создадут независимые государства; обычно нашествие захватнических армий оставляло более или менее глубокие раны, которые заживали, как только воины, нагруженные добычей, возвращались в родные края. Даже если бы сирийцы знали о заявленных причинах начатого похода (освобождение Гроба Господня и защита местных христиан от тирании турок), они не нашли бы в своем прошлом ничего, что могло бы оправдать подобное мщение.