— Хорошо ли сегодня почивал ваш отец, шах Ахмад, да не сядет ни одна пылинка на пути его совершенства?!

Шасенем в ответ только тряхнула косичками, а когда в ворота вошел Гариб, запрыгала:

— Ты проиграл! Ты проиграл! Плати два поцелуя! — и подставила щеку.

Гариб не знал, куда деть глаза от стыда: ведь на него смотрел Шавелед! Гордо Гариб два раза прикоснулся губами к щеке Шасенем и сказал:

— Давай сыграем еще!

— Опять проиграешь! — сказала Шасенем.

К ним подошел Шавелед:

— Примите и меня в эту игру.

— Нет, — сказала Шасенем.

— Почему?

— А ты подумай! — сказала Шасенем и засмеялась. — К долговязому долго ум не приходит! — и убежала в мектеб.

Мир потемнел для Шавеледа, как бычок кинулся он на Гариба. Удар Гариба сшиб его с ног, Шавелед вскочил, готовясь нанести ответный удар. Но в воротах показалась чалма, за нею рыжая, крашенная хной борода, а потом и весь целиком домула Сеитнияз-мюнеджим. Ученики исчезли в помещении.

Они расстелили там свои кошмы и коврики — мальчики с одной стороны, девочки с другой, прислонили тетради и книги на доски-подставки, открыли пеналы с чернильницами, поджали под себя ноги и начали зубрить каждый свое, покачиваясь вперед и назад, сгибаясь и разгибаясь. Младшие учили азбуку, старшие — священные стихи. Домула Сеитнияз-мюнеджим уселся, возгласил:

— Благословение над шахом Ахмадом и над семьей его, пока сверкает молния и солнце восходит с востока! — и посмотрел одним глазом на Шасенем.

О, комната шахини, драгоценный алмаз! Сколько в ней ковров! Сколько одеял! Сколько сундуков! И все блестит, будто смазано салом. Шах Ахмад сидел на сундуке. А шахиня, разодетая — одних колец на ее руках было шестнадцать, нарядная, как курица, которая привела себя в порядок клювом, ходила по комнате и жалобно говорила:

— То кровь льется из моих глаз, то сердце горит от скорби…

— Что случилось? — спросил шах.

Шахиня хлопнула в ладоши, и в комнату вошел Шавелед. Он упал на колени:

— Милостивый шах! Если сказать — язык жжет, не сказать — тоже плохо.

— Говори!

— Гариб осмелился солнце измазать грязью, он играет с луной в поцелуи!

Шах швырнул Шавеледу серебряную монету:

— Бери и убирайся!

Подобрав монету, Шавелед удалился. Шах походил, походил и сказал:

— А почему бы им не играть в поцелуи? Всем известно, их обручили еще в колыбели.

Шахиня пришла в великий гнев:

— Как? Вы согласны, чтобы они играли в поцелуи?! Но Гариб так беден, что его кибитку можно на одной курице перевезти!

Шах сказал:

— Я написал бумагу визирю, отцу Гариба, что выдам за его сына свою дочь.

— Раз визирь умер, его бумага тоже умерла, — сказала шахиня. — А украшать райской розой верблюда… Вы хотите, чтобы все шахи и падишахи перестали посылать к вам послов?

— Не хочу…

— Ну а если не хотите, так нечего выдавать Шасенем за безродного сироту! А я… я Шасенем не пущу больше в мектеб. Нечего ей учиться!

— Пусть не учится… — сказал шах.

— Да! Она уже достигла брачного возраста, — сказала шахиня и дернула шаха за рукав. — О мой шах! Выдайте ее за Шавеледа, его отец как-никак мой брат, а не какой-то там сын чабана.

— Нет, — сказал шах. — Шавелед доносчик, а доносчиков награждают деньгами, за них не отдают дочерей.

И еще один черный ворон ночи скрылся в гнезде, и взлетел еще один белый гусь утра. Гариб вбежал во дворик мектеба, заглянул во все углы, обрадовался, что пришел первым, и стал поджидать, глядя на ворота. Один за другим входили ученики, меньшие начали метать альчики-бабки. Шавелед сказал:

— Мечтаешь, Гариб? Как бы к дырявому халату пришить золотую заплату? — захохотал и ушел в помещение мектеба.

А Шасенем все еще нет. Нет и нет Шасенем! Где же, спросите, была Шасенем? Во дворце. Она была во дворце и металась по комнате, и в ее уши входили, не достигая сердца, слова шахини:

— Дитя! Я тебе говорю, а ты меня слушайся!

— Ну в последний раз! — крикнула Шасенем.

— Нет! Ты уже достигла брачного возраста. Хватит тебе буквами да звездами баловаться.

— Только на сегодняшний день пусти!

— Нет, теперь ты займешься другим: настало время тебе готовиться к свадьбе.

— Ты хочешь отдать меня замуж? — удивилась Шасенем, ибо эти слова достигли дна ее души. — За кого?

— Благонравная дочь не задает такие вопросы, — сказала шахиня, вышла и заперла снаружи комнату Шасенем на запор.

О Гариб! Не оглядывайся на ворота, не ожидай, что в них покажется солнце! Не солнце, крашенная хной борода в них показалась. Ученики бросились в дверь, домула Сеитнияз-мюнеджим скрылся за ними, лишь тогда Гариб оторвал глаза от ворот и вошел в помещение.

Покачиваясь, ученики уже зубрили каждый свое. Только успел Гариб постелить свою войлочную кошму, как услышал:

— Эй! Гариб! Ты выучил свой урок?

Гариб подошел к домуле, но взор его все еще блуждал возле дверей.

— Ты думаешь, что урок за тебя мне ответит вон та дверь? — спросил домула.

Ученики захихикали. Гариб бросил вокруг отчаянный взгляд и неожиданно для себя запел:

Домула выпучил глаза, ученики разинули рты. Гариб пел.

Домула взвизгнул:

— Ты что?! — поднял палку.

Гариб увернулся и выскочил вон. Нахлобучив папаху, слетевшую с его головы, он помчался прямо к крепости шаха Ахмада; крадучись, проскользнул за спиной ясаула с золотым копьем, охраняющего ворота; вскочил на коня с золотой попоной: конь стоял под окнами дворца возле золотых яслей с кишмишем и горохом. Со спины коня Гариб взобрался в окно и очутился в комнате Шасенем.

— Гариб?! — воскликнула Шасенем. — Давай свою щеку! Я проиграла! Скорей! А то нас могут увидеть, и тогда все пропало. Меня больше не пускают в мектеб! Говорят, я достигла брачного возраста. Скорей давай щеку!

— Нет, Сенем, мы не будем больше играть в эту игру. Всем известно, мы предназначены с колыбели друг другу. Завтра же пошлю мать к шаху Ахмаду сватать тебя.

— А если отец меня тебе не отдаст?

— Тогда я тебя украду! — сказал Гариб и выпрыгнул в окно.

Шасенем выглянула: вздрагивая кожей, стоял конь возле яслей с кишмишем и горохом, но Гариба и след простыл.

— Что стрела минует цель, видно по натянутой тетиве. Перед шахом Ахмадом стояла мать Гариба, теснились придворные, старая Абадан говорила:

— … Шасенем и Гариб достигли брачного возраста. Настало время, справедливый шах, исполнить бумагу.

Она протянула шаху бумагу, на ней две подписи и печать. Шах Ахмад поморщился и сказал:

— Раз твой муж умер, бумага тоже умерла, — разорвал бумагу и швырнул клочки на ковер.

Держатель царственного кувшина полил шаху воды — вымыть руки после бумаги, и держатель царственного полотенца стал их вытирать. Абадан поправила клок седых волос на голове и сказала:

— О шах! Каждое неисполненное обещание — это безводное облако, ненаточенная сабля и бесплодное дерево. Не будет тебе удачи! — и повернулась, чтобы уйти.

Но ясаулы подхватили ее под руки и поставили перед троном.

— Вот, оказывается, какой у тебя злодейский умысел! — сказал шах.

Держатель царственного полотенца воскликнул:

— Наш шах — по ярости и мести Сатурн! По милости — Юпитер! По силе и стремительности — Марс! А по могуществу таков, что солнце является его рабом!