Бернар Палисси (1510–1589) — человек, сжегший свою мебель, чтобы изготовить керамику, — исчез из исторических книг. А ведь без него не обошлось формирование поколений школьников, которым он, как считается, привил склонность ничему не доверять и пытаться все проверить самому. Школьники разрывались между восхищением — еще бы, он посмел сжечь мебель, а им лепят пощечины за малейшую царапину на буфете в столовой — и изумлением: неужели столько усилий потребовалось, чтобы произвести несколько безделушек вроде тех, что в изобилии стоят на каминной полке у бабушки с дедушкой?

За четыре века до этого соседи Палисси задавались тем же вопросом. Если сегодня керамика возвращает себе репутацию авангардного, сверхпроводящего и чреватого «нобелевкой» материала, то в 1550-е на нее смотрели как на вспомогательный вид искусства, ради которого уж точно не стоило приносить в жертву тепло семейного очага. Если взглянуть из XX века, подобный выбор покажется еще более удивительным: в эпоху, когда Амбруаз Паре создавал современную хирургию, а Коперник описывал небесные круги, Палисси усердно мастерил тарелки, украшенные раками и змеями на позолоченной поверхности… Он провел десять лет своей жизни, разбивая терракотовые горшки, покрывая их мудреными смесями олова, сурьмы, осадочного пепла и перигорского камня, конструируя стеклодувные печи, которым скармливал в качестве горючего сначала столбы забора вокруг своего сада, а потом и столы, и дощатый настил с пола.

От одной неудачи к другой, от расплавившегося черепка к разлетевшейся при детях с кормилицей печи, под насмешки соседей и упреки жены Палисси, «вечно обремененный множеством забот», увязал в безнадежном поиске: поиске белой эмали, которую он видел на одном кубке в Фаэнце. Эмали «такой красоты, что с тех пор у меня разлад с собственными мыслями; я принялся искать эмали, как человек, блуждающий впотьмах на ощупь».

Что это — любовь к искусству? Конечно, Палисси был художником, покорителем тьмы, но ему нужно было подыскать себе и новую профессию: «портретистам» и «стекольщикам» в 1540 году уже не платили. Убогой жизни на выручку от продажи цветных стекол и написанных на заказ портретов Палисси предпочел попытку занять вновь открывшуюся нишу: никто во Франции не знал секрета итальянской керамики, и от богатых заказчиков не было отбоя. В самом деле, когда он научился «плавить различные цвета на одном и том же градусе огня» и нашел-таки секрет эмали (отчего испытал такую радость, словно превратился в новое существо), его образ жизни заметно изменился. Коннетабль Монморанси представил его двору, где Палисси назначили «устроителем садовых ваз короля и королевы-матери». Мораль ясна, но сказка на этом и закончилась. Палисси имел неосторожность перейти в протестантство накануне Варфоломеевской ночи. Он спасся благодаря высокому заступничеству, но кончил жизнь в мрачных застенках Бастилии, откуда его не вызволил даже визит короля Генриха III.

Если бы не эта фатальная ошибка, судьба Палисси могла бы служить живым примером того, что будущее за смелыми, что кто ищет — тот найдет (особенно если воспользуется экспериментальным методом) и что для мужественного сердца нет ничего невозможного. Разве не говорил он сам: «Надо быть целеустремленным, проворным, разносторонним и трудолюбивым»? То, что история сохранила лишь самый минимум сведений о нем, по-настоящему несправедливо. Наука Палисси вовсе не сводилась к отысканию секрета производства эмалей, а шла к построению «искусства земли», превращая его в предтечу современных геологии, палеонтологии и химии. В эпоху, когда царило убеждение, что вода попадает в реки из подземных источников, он доказал, основываясь на эксперименте, что ее истинный источник — дожди. Вопреки великому Ньютону, который веком позже будет потеть — хотя и с другими целями и меньшим успехом — у своей печи алхимика, этот знаток по получению зелени из хрома, белизны из олова и красноты из золота, показал, что трансмутация металлов — химера.

За два века до рождения кристаллографии он предложил свою систему классификации кристаллов. Кроме того, он интересовался ископаемыми останками животных и утверждал, что они суть вовсе не следы Всемирного потопа, а «вымершие виды». Его новаторские идеи, рождение которых лишь изредка сопровождалось сожжением полового настила, будут оценены по достоинству: Амбруаз Паре был его внимательным слушателем, когда Палисси читал в Париже публичные лекции на различные темы естественной истории непосредственно перед отправкой в Бастилию. Но всего этого в глазах истории науки недостаточно, чтобы наделить Бернара хоть частью величия Леонардо, не говоря уж о том, чтобы заменить одного другим в качестве прототипа человека Ренессанса. Остается только воспоминание о сожженной мебели, которое передается из поколения в поколение как архетип воздействия науки на общество.

Палисси и в самом деле добывал огонь из всего деревянного; он пожертвовал одним очагом ради другого — того, где пылал огонь науки, — и переводил home sweet home[11] как «эмали, мои дорогие эмали». Вот он, символ не признающей никаких препятствий жажды знаний, самозабвенного поиска, презирающего любые социальные условности. То, что миф о Палисси не вошел в ученые книги, столь же наполнено смыслом, как и сам миф: ныне обществу известно, чего следует ждать от самозабвенного научного поиска. Оно как чумы боится ядерной угрозы и загрязнения грунтовых вод, объявляя их делом сегодняшних Палисси, которых оно старается запереть в лабораториях CNRS[12], но которым, в случае успеха, готово раздавать медали. Что же до невиданного социального возвышения изобретателя глазури — оно уже не имеет никакого значения в бесклассовом обществе. Миф о Палисси изжит. Он вернулся в исходную точку; в известном смысле можно сказать: пал на собственный пол.

Исследователи конца XX века тем не менее вполне были бы готовы признать Палисси одним из своих предшественников. В самом деле, он умер, не оставив учеников и унеся с собой в могилу все секреты производства, что не может не напомнить нам зловещее требование засекречивать свои исследования, налагаемое сегодня на многих ученых ввиду предполагаемого промышленного использования результатов[13]. «А видел ли ты эмальщиков Лиможа, которые не потрудились сохранить в тайне свое открытие, отчего их искусство совсем упало в цене, так что они не могли больше зарабатывать на жизнь, продавая свои изделия?» — спрашивал Палисси. Смысл этого вопроса наша technoscience прекрасно уловила, рискуя забыть об одной из главных задач научного исследования — свободной пропаганде знаний.