Отчего же говорят, что Ньютон был магом? — спрашивает Кейнс. — Из-за его взгляда на Вселенную и на все, что она содержит: это одна большая загадка, тайна, которую можно разгадать при помощи чистой мысли, направляемой некими мистическими указаниями, оставленными Богом в мире для того, чтобы предложить эзотерическому братству своего рода охоту за философским сокровищем.

К черту истории о яблоке! Настоящие секреты Ньютона были в том самом чемодане; и нам о них известно благодаря племяннице, той самой, благодаря которой мы узнали и про яблоко.

Спасибо, Катерина!

Любители полицейских романов и рассказов об ужасах знают, как опасно бывает художественное воображение пожилых леди: они подчас способны под пару чашек чая (не желаете ли добавить молока?) сочинить что-то такое, от чего в жилах стынет кровь. Романтические грезы юных англичанок, немного пригасшие во время учебы в школе и последующего пребывания на континенте ради совершенствования в иностранных языках, должны внушать не меньшие опасения. Прелестная девятнадцатилетняя Мэри Годвин взяла в руки перо (однажды вечером во время грозы, в швейцарском шале на берегу Женевского озера) только затем, чтобы создать наводящую страх историю, мифический герой которой олицетворяет — сегодня более, чем когда-либо, — худшие из пороков науки: историю Франкенштейна.

Одного этого имени, кажется, достаточно, чтобы в небе засверкали молнии, а под сводами мрачного замка зазвучал сардонический хохот гнусного ученого безумца, пока в холодном полумраке вырисовывается нечеткий силуэт безобразного монстра, сыгранного актером Борисом Карловым. Впрочем, ничего удивительного: этот набор образов пришел к нам из кино, преимущественно из «Франкенштейна» Джеймса Уэйла 1931 года, а вовсе не из книги Мэри Годвин Шелли, герой которой Виктор Франкенштейн — молодой талантливый студент, совсем не похожий на безумца, — с большой сноровкой собирает в каморке Ингольштадтского университета (а не в подземелье средневекового замка) части трупов. Но книга Шелли была до такой степени осаждена разнообразными призраками, выпотрошена и лишена содержания, что от нее осталось одно-единственное слово — ее заглавие — и одна-единственная мораль: берегитесь ученых. Такое выхолащивание очень важно для зарождения мифа: лишь тогда, когда исходное произведение превращается в пустую раковину, в нее можно уложить все, что угодно, и парадоксальным образом обеспечить потомков возможностью продолжать это делать. В данном отношении Франкенштейн Мэри Шелли идеален: говоря о нем, никто уже не подразумевает ни ее роман о могуществе науки, ни плод ее фантазии.

Многие из прочитавших роман усомнились: можно ли считать Мэри Шелли его автором? Совершенно очевидно, что к созданию книги приложили руку и ее муж Перси Биш Шелли — мятежный анархист и нищий наследник колоссального достояния, и лорд Байрон — циничный донжуан и проклятый поэт[16]; но, как мы постараемся показать, написать такое была способна только нежная Мэри. Научная канва сочинения — монстр, сотворенный объединенным могуществом химии и электричества, — по всей видимости, исходит от Перси Шелли. В самом деле, круг его чтения включал, в числе прочего, сочинения Эразма Дарвина (дедушки Чарльза), Вольтера и Дидро; он восхищался работами Хамфри Дэви, научившегося к этому времени получать чистые вещества путем электролиза, а также трудами Фарадея, Эрстеда и Ампера — при помощи удивительных экспериментов они установили связь между электричеством и таинственным магнетизмом, считавшимся тогда основным источником жизни. Ему было известно об опытах итальянца Луиджи Гальвани, который был уверен, что в 1791 году нашел «животное электричество»: производя рассечение лягушки на препарационном столе, где находилась также электростатическая машина, он заметил, что одна из лягушек задрожала от прикосновения скальпеля.

И если для объяснения этого явления, несколько приблизившего к земле теорию Гальвани, потребовалась вся проницательность Вольты, попутно изобретшего электрическую батарею, сам по себе эксперимент навсегда останется символом первых связей, образовавшихся между физикой и биологией. В детские годы Перси Шелли, если верить его биографам, был счастливым обладателем электростатической машины, при помощи которой электризовал своих маленьких кузин, когда они на это соглашались, а со временем добавил в свой арсенал микроскоп, вакуумную помпу и все прочее, что необходимо хорошему химику. Идея заменить труп лягушки расчлененным трупом человека совершенно очевидно пришла в голову Шелли, испытывавшему, как почти любой в начале XIX века, энтузиазм по поводу выдающихся достижений науки. И все же он не мог написать «Франкенштейна».

Молодой Виктор Франкенштейн потрудился на славу: части тела подобраны по размеру, волосы черные и блестящие, зубы как жемчужины, но «тем страшнее был контраст этих правильных черт со слезящимися бесцветными глазами, почти неотличимыми по цвету от глазниц, с сухой кожей и узкой прорезью черного рта». Охваченный невыразимым ужасом, Виктор оставляет свое создание на произвол судьбы и на протяжении долгих месяцев ищет забвения в изучении восточной поэзии.

Осиротевший безымянный монстр тоже находит себе познавательное занятие: поселившись в убогом сарае, он через щели в стене изучает жизнь несчастных изгнанников, обитающих в соседней бедной хижине, становится свидетелем их возвышенных чувств и простого человеческого счастья. В конце концов он устраивает им грандиозный пожар (вовсе не для того, чтобы изжарить их и съесть: он питался исключительно желудями)[18] и отправляется в Швейцарию. Там он вновь встречает Виктора, упрямо отказывающегося повторить опыт и сделать ему невесту, начинает методично мстить за это своему несчастному создателю и, пока тот мечется по Европе, одного за другим уничтожает всех его близких. Истерзанный и отчаявшийся Виктор гибнет во время последней погони на собачьей упряжке во льдах Арктики. И тогда монстр, к которому читатель успевает проникнуться большой симпатией, решает уничтожить себя в огне точно на Северном полюсе — при этом не указывается, где он там находит дрова. Эта замечательная история имеет все признаки пророчества: достаточно заменить в ней мстительную тварь долгоживущими радиоактивными отходами или генетически модифицированными бактериями, экологическое действие которых неизвестно, — и вот вам сегодняшние, не менее грозные чудища.

Однако ни сама Мэри, ни ее муж, ни Байрон не могли представить себе подобных ужасов. Если «Франкенштейн» — пророчество, то совсем иного рода: чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить о судьбе его «создателей», об истории, перипетии которой несравнимо богаче и удивительнее представленных в романе. Убежденный идеалист, Перси Шелли был молодым бунтарем, и его не смогли обуздать ни в Итоне, ни в Оксфорде. За невоздержанность и атеизм его исключили из университета, от него отрекся, лишив его титула, отец; в семнадцать лет он похитил юную Гарриет Вестбрук, на которой женился в Шотландии и которая родила ему ребенка в Ирландии.

Быстро устав от нее, он влюбился (взаимно) в прекрасную Мэри Годвин «с ореховыми глазами», пятнадцатилетнюю дочь одного из своих интеллектуальных наставников — революционного теоретика Уильяма Годвина и знаменитой феминистки Мэри Уоллстонкрафт. Совершив новое похищение в четыре часа пополуночи, он пустился в долгое тяжелое путешествие по Франции (раздираемой войной), Швейцарии, Германии и Голландии с Мэри и ее сестрой Клэр. Мэри потеряла своего первого ребенка, Клэр влюбилась в великого Байрона, обвиняемого в кровосмесительстве, и все четверо отправились искать убежища в Швейцарию. Тем временем жертвами разрушительного обаяния Шелли пали еще одна сестра Мэри, покончившая с собой, и Гарриет, найденная утонувшей. Между тем дьявольское трио продолжало свой поиск утопии со все большим неистовством — от Венеции, где умерла дочь Клэр и Байрона, к Риму, где погиб второй ребенок Мэри, а потом назад в Тоскану, где тело Шелли, выброшенное на берег во время одной из тех непредсказуемых бурь, которыми славится Средиземноморье, было сожжено в присутствии Байрона и Мэри. Эта церемония потрясла не только ее непосредственных участников, но и тех, кому довелось читать о ней в «Беседах с лордом Байроном», написанных очевидцем Томасом Медвином. В авторском экземпляре, хранящемся в Италии, напротив пассажа, описывающего потрясение друзей, когда они следили за полетом кулика, который — словно феникс греческих преданий, кружащийся над телами павших, — описывал круги над костром, какой-то итальянский читатель на полях оставил помету: «Era il demonio!»[19]