Валентина была обута в короткие резиновые сапожки. Пришлось ему взять ее на руки и нести метров сотню с лишним. А под ногой не асфальт. Под ногой скользкие бревна, которых к тому же под водой не видать. Все-таки он нес жену и пощекатывал ее в отместку за обеденную перебранку. И она висела у него на плечах, боясь отбиваться. Теперь-то он был вполне хозяином положения. И теперь уж им нельзя было не помириться.

Судя по тому, что он набрал воды в голенища своих кирзовых сапог, вода стояла поверх стлани сантиметров на сорок. А когда он полтора часа назад шел домой, стлань была сухой. Есть с чего встревожиться. Остаток пути они почти бежали.

Дорога на всей своей протяженности от селения до фермы идет низиной без единого холмика. Но дорога ровна только на человеческий глаз. Есть такой прибор — нивелир, который затем и выдуман, чтобы возмещать несовершенство человеческого зрения, видеть самые незаметные неровности. И еще полая вода с такой же точностью, как нивелир, придет и покажет каждую низинку в низине, каждое возвышение над ровенью, будь оно всего в рост луговых трав.

Вода показала, что ферму надо бы построить всего-то метров на двести на запад, и тогда половодье никогда бы ей не угрожало. Но тот, кто выбирал когда-то место для фермы, местность не нивелировал. Соблазнился, наверное, тем, что солнышко сюда достает весь долгий день, с утра до заката, что от ветров ферму будет защищать гривка кривоногого ольховника, что совсем близко излучина старой протоки, заросшей камышом с его коричневыми бархатными моховичками.

Его бы сейчас сюда. Пусть бы увидел, как вода залила двор до ступицы старой бочки-водовозки, а в двух секциях свинарника хлюпает под половицами.

Но пенять на того, кто выбирал место для фермы, теперь было уже некогда. Вода за ночь запросто могла прибыть еще на метр, и тогда тут делов будет…

На ферме в этот час оставались только две девушки Зоя Пинегина и Шура Черняева, чье дежурство было обязательным в маточном отделении. Было им обеим лет по восемнадцать, и они были трогательно дружны. У каждой была своя группа животных, но так только числилось, а работали они под одно, не считаясь, кому что достанется сделать; когда садились обедать, то ели из одного кузовка, и одна другой подкладывали, что получше. Даже в тесовую будочку специального назначения бегали вдвоем. Ночью свинаркам из маточного отделения приходилось еще ходить в откормочное, следить, что там и как.

Котлы в кормовом цехе были такого типа, что их канительно вечером гасить, а утром снова растапливать. Поэтому на ночь оставляли дежурного кочегара, чтобы держать их хотя бы на малом пару.

Сегодня, как и чаще всего, при котлах оставался Вася Оголихин, мужик лет пятидесяти, всегда не бритый, нелюдимый. Выросши в селе, он уходил из него лет на восемь, работал где-то в большом городе на крупных котельных установках, имел права кочегара, но не признавался в этом, всем говорил, что у него прав нету. Боялся спроса, если на работе что-нибудь случится. Оставаться на дежурства он любил потому, что в ночное время всегда можно было урвать час-другой для своих дел: летом сбегать в пойму, покосить осоку, ранней зимой порубить в уреме ольховника на дрова. А в селе считалось, что нет лучшей породы для дров, чем ольха, которая в свежем отрубе имеет нежный цвет сливочного масла, но уже через десять-пятнадцать минут делается карминно-красной.

Только эти люди и оказались в распоряжении Заправкина в такой недобрый час. Сюда бы крепких, расторопных мужиков человек пять, а тут две свинарки да Вася.

— Ну что будем делать? — испытующе спросил он девушек, испуганно выбежавших к нему. Вышел и Оголихин из котельной и тут по привычке двигающийся вразвалку, не торопясь.

— Распоряжайся теперь, раз сам пришел, — торопливо ответили Зоя и Шура.

— А Вася как думает, что будем делать? — опять спросил Заправкин.

— А ничего не будем, — равнодушно ответил Оголихин. — С водой не поспоришь. Сама пришла, сама уйдет.

— Значит, Вася решил просто ждать, — с благодушной злостью сообщил девушкам Геннадий. — Ждать, пока в воде будут плавать свинячьи трупы. — Он обернулся к Валентине: — Видела теперь, зачем надо было идти сюда? Ковыляй в село, найди Игоря Алексеевича или Жителева.

— А что сказать? — с испуганным придыханием спросила Валя.

— Что видела своими глазами, то и скажи. Сами поймут, надо эвакуировать животных.

Валя еще колебалась: оставаться бы тут, вместе расхлебывать беду, но он настойчиво подтолкнул ее:

— Ступай, ступай. Перетаскивать тебя через воду на стлани будет некому.

Она ушла, а ему было недосуг даже посмотреть ей вслед. Только невольно подумалось о том, что на стлани вода теперь прибыла еще больше; шаг в сторону — и запросто можно начать пускать пузыри…

Васе он коротко приказал:

— Поди гаси котлы и спускай жар в зольник.

Это надо было первым делом. В котельную вода еще не пришла, но пусть обе топки хоть остынут пока что. Вася все это знал лучше своего бригадира и мог бы сделать раньше, но не такой это был человек…

Сам Геннадий с девушками взялся перетаскивать доски из штабеля посреди двора в большой свинарник. И они без слов поняли его намерение: построить в свободной секции полати на высоте человеческого роста. Нелегкое дело самому тащить тяжелую тесину по колено в воде, которая стала радужной от взмученной навозной жижи и откуда-то взявшихся масляных пятен на ней. Труднее этого видеть, как они волочат эту ношу вдвоем за свободный конец. Девчушки же еще.

— Да надо ведь, подружки, — только раз веселой распевкой попытался он подбодрить их.

— Давай, давай сам-то, — с неожиданным удальством откликнулись девчонки.

Вася Оголихин пришел на помощь без зова, когда управился со своим делом. Все такой же хмурый, словно раз навсегда прокопченный угольным дымом. Пришел и сразу взялся налаживать широкие сходни. Разыскал где-то и притащил охапку реек на поперечины.

«Пробудилась все же совесть в мужике», — подумал Заправкин. Но сказать это Васе вслух, Геннадий понимал, нельзя. И без того у Васи раздувались ноздри широко открытого с боков носа, что делало его странно похожим на птицу, на ворона, бесприютно и жилисто живущего вторую сотню лет.

— А не пойдут наши свиньи на полати, тогда что? Как их будем подсаживать туда? — усомнилась Зоя.

— Пойдут, — в первый раз за всю работу открыл рот Вася Оголихин. — Пойдут. Они нас с тобой не глупее. Тоже понимают, почем килограмм беды.

Тем временем Шура, уходившая проведать своих маток с маленькими, одним духом прибежала обратно. Вода и там пошла через пороги.

Так, еще и это… А уж стемнело, и был, должно быть, вовсе поздний час. Ярче засветились лампочки под кровлей свинарника. У них так и велось: с вечера свет горел довольно-таки слабым напряжением, зато к полуночи лампы светили так, что глазам больно. Прошло, выходит, немногим более двух часов, как он пришел на ферму, а как утомились, ухлестались… Про то, что вода подступает к маточному отделению, он не забыл, просто не мог, бессилен был сообразить, что тут можно сделать.

А девушкам самым ужасным казалось то, что скоро начнут — и первыми — тонуть в маточном отделении маленькие поросята одной-двух недель от роду.

Нашелся на этот раз Оголихин. Как раз он оказался теперь вроде распорядителя.

— Ну и что за страсть? — ворчливо, но очень спокойно урезонил он девчат. — Бегите за корзинами. Подымем маленьких на сенник.

Бросив пока доделывать полати для откормочных поросят, они все четверо пошли таскать маленьких. Толкали их в двуручные ивовые корзины, в которых обычно свинарки носили картошку. Девушки все просили Васю обращаться бережнее со зверюшками, не сажать в корзину так много зараз. Он отмахивался, ворча:

— Ничего. Не пельмени, не слипнутся.

Визг маленьких, тревожное рычание маток, живое, розовое в корзинах. И у всех зашлись, онемели ноги от ледяной воды.

Послышался шум моторов. Но этого звука они давно ждали и дважды уже обманулись. Тоже слышался шум, выскакивали на двор. Но тогда гудели ночные рейсовые самолеты, проходившие стороной почти каждый час. Теперь, однако, это были не самолеты. Стали видны под фарами приближающихся машин и, словно ожив, пошли в сторону ближние кусты ольховника.