Такой точки зрения придерживаюсь и я. До сих пор мы это требование и предъявляли нашим журналистам. Не сдал вовремя материал — критиковали. Если же не появился в редакции, выполняя задание, — не считали это чрезвычайным происшествием. Новый редактор иного мнения. Прав ли он? Не знаю. Во всяком случае теперь в любую минуту можно найти в редакции всех сотрудников.

Иван Кузьмич не любит подолгу разъяснять задание. Назвал тему, и выполняйте. В «Красном знамени» у нас было по-другому. Мы долго и со всех сторон обсуждали темы принципиальных заданий, а уж потом приступали к их выполнению. Но и возможности там были иные.

Порядок есть порядок. И раз редактор решил его навести, то мы должны помогать, а не высмеивать. Об этом я и сказал Викентию.

Газета стала лучше. Разнообразнее заголовочные шрифты, строже верстка. Крутковский активно занимается корреспондентской сетью.

Он добился, что типографию — вернее, филиал типографии «Луч» — передают в наше подчинение. Теперь, конечно, легче будет выпускать газету. Мы сами хозяева. А заслуга в этом редактора. Типография — детище Ивана Кузьмича, и он на нее не жалеет времени. В цехах его можно встретить днем и ночью. Редактор наблюдает, как собирают линотипы, оборудуют стереотипный цех. И во всем этом он хорошо разбирается.

Вывод — мой новый шеф, вовсе «не зверь о двух головах», как мне показалось вначале.

К этому надо добавить, что Крутковский умеет править материал. Правда, сам почти не пишет. За месяц для «Зари Немана» он написал только одну передовую, а в «Правду» послал большую статью на партийные темы. Ее сильно сократили, но все же напечатали.

Я как-то спросил Ивана Кузьмича, почему он не пишет для «Зари», Крутковский ответил:

— Наше дело газету редактировать, а не статейки писать.

— Журналист должен писать, — не согласился я с ним. — Тем более в наших условиях, когда так мало людей, пишущих для газеты.

— Воспитывать пишущих надо, Павел Петрович. Для этого мы с вами здесь и поставлены. Партия не зря от нас требует, чтобы 60 процентов газетной площади отводилось авторскому материалу и только сорок своему.

Тут он не открыл Америки. Мы тоже печатали много материалов актива. И тем не менее, надо брать прицел на то, чтобы каждый журналист писал для своей газеты яркие, запоминающиеся статьи, привлекающие внимание читателей. Об этом я и сказал Крутковскому. Он со мной не согласился, но спорить не стал:

— Вопрос, Павел Петрович, решен в Центральном Комитете и обсуждению не подлежит.

Сегодня я искренне поздравил Крутковского. Он, оказывается, человек настойчивый. Дней пять назад он дал задание Задорожному выступить со статьей, критикующей порядки в областном земельном управлении. Задорожный написал поверхностную статью. Мне она не понравилась, я предложил ему переделать: собрать больше фактов, критиковать убедительнее.

Задорожный пошел к редактору, и тот сам начал править статью. Дописал несколько хлестких фраз, добавил несколько фактов, придав им политическую окраску. Крутковский поставил материал в номер. Я высказал сомнение:

— К чему такая спешка. У меня нет оснований восторгаться Бурокасом, но ведь он коммунист, а не враг…

Рассказал я Ивану Кузьмичу о своем опрометчивом выступлении на пленуме обкома и уроке, который мне преподал Андрей Михайлович Саратовский.

— Всего бояться, Павел Петрович, газеты не делать. Если в критическом материале есть хоть доля правды, то он должен увидеть свет, заслуживает внимания партийной организации. В статье же, согласитесь, факты убедительны, не скажу, что на сто, но на добрых семьдесят процентов…

Вчера вечером статья «Зари Немана» обсуждалась на бюро обкома. Недостатков в работе земельного управления обнаружилось множество, значительно больше, чем их вскрыла газета. Решение принято острое. Бурокас освобожден от занимаемого поста…

Пожалуй, статья Задорожного — первое выступление нашей газеты, по которому сделаны столь серьезные выводы.

Заслуга в этом, конечно, Крутковского. Он правильно определил направление главного критического удара. Иван Кузьмич, выслушав мое поздравление, сказал:

— Принципиальность и бдительность! Без этого — нельзя работать в редакции.

Редактор, между прочим, рассказал, что Бурокас после опубликования статьи звонил в редакцию, требовал опровержения. Теперь уже не рискнет жаловаться.

— Принципиальность Крутковского не стоит выеденного яйца, — попытался спустить меня на грешную землю Викентий Соколов.

— Разве ты можешь отрицать, что статья о земельном управлении напечатана по настоянию Ивана Кузьмича?

— Не отрицаю. «Но смотри в корень», — как говорил Козьма Прутков.

— Ну, и что я там увижу?

— Проект решения бюро обкома о снятии Бурокаса, который случайно попался на глаза Крутковскому. Вот и били мы уже лежачего.

— Ой ли, друг Викентий, откуда ты это выкопал?

Оказывается, Викентий прав, информация у него из первых рук. Ему рассказал человек, присутствовавший на заседании бюро. Об этом сказал мне и Андрей Михайлович Саратовский. Он считает, что незачем устраивать гонки между обкомом и редакцией — кто кого обскачет. Бурокас не справился с делом. Он не лентяй и не бюрократ — просто нет необходимых знаний, навыков. На посту более легком он может быть неплохим руководителем. Стоило ли его с таким ожесточением хлестать перед всей областью? Нет, не стоило. И у работников обкома, проводивших проверку земельного управления, таких намерений не было.

Но статья опубликована. Бюро должно было посчитаться с этим фактом. На это, видно, и рассчитывал Крутковский, когда давал задание Задорожному. Он выиграл в гонке. В постановлении бюро обкома есть ссылка на статью в нашей газете. А это поднимает авторитет «Зари Немана».

Поднимает ли? Не уверен. Когда-то я сам был страшно зол на Бурокаса. Готов был натравить на него всех собак. Но сейчас вся эта история с избиением на страницах газеты лежачего Бурокаса мне не по душе.

— Вы понимаете, что сделали? Нет, вы ни черта не понимаете! — лысина Крутковского краснеет, потом становится красной шея — длинная, вылезающая из широкого ворота рубахи.

Соколов молчит. Редактор распаляется пуще прежнего. Он тычет длинным костлявым пальцем в мокрую полосу:

— Какой это шрифт?

— Академический, заглавный, двадцать четвертый кегль, — как заученный урок повторяет Соколов.

— Я вам приказывал академический не употреблять.

— Но поймите, у нас пока еще бедное шрифтовое хозяйство, была война.

— Что? С-с-сылочки на объективные причины! — Крутковский не кричит, а шипит. — С-с-садитесь на мое место, а я пойду за вас работать в с-с-секретариат, в типографию, выпускающим!

Редактор срывается с места и устремляется к вешалке, стоящей в углу. Он накидывает на плечи пальто, нахлобучивает шляпу. Соколов садится за редакторский стол, пододвигает к себе лист бумаги, обмакивает перо в массивную чернильницу, покоящуюся на черной мраморной плите рядом с медным календарем-башенкой. Редактор оборачивается у самой двери:

— Чего вы расселись?

— Согласно вашему распоряжению, — спокойно отвечает Викентий, — сел на ваше место и пишу приказ…

— Какой еще к черту приказ?!

— О вашем назначении выпускающим. Справитесь, шрифты знаете.

Редактор, словно рыба, вытащенная на берег, открывает и закрывает рот. Он силится что-то сказать, но из горла вырываются лишь какие-то хрипы.

Я стал невольным свидетелем этой безобразной сцены. Конечно, Крутковский зря позволяет себе говорить на «высоких нотах» с сотрудниками редакции, но и Соколову не к чему с таким пренебрежением относиться к редактору.

Моя попытка успокоить обоих вызвала новый приступ ярости у Крутковского. Оказывается, он совсем не умеет владеть собой. А ему это крайне необходимо. В запальчивости он может незаслуженно обидеть человека, наговорить всякой ерунды. Вот и сейчас его занесло.