И все же не стоит обвинять всех петербургских девиц в полной бездуховности. Напротив, отличительной чертой российских публичных женщин была сентиментальная наивность. Видимо, не случайно А. И. Куприн писал о лице «доброй русской проститутки», а А. А. Блок свою Катьку из поэмы «Двенадцать» изобразил «толстоморденькой», что в его понимании означало «здоровая и чистая детскости». В письме Ю. П. Анненкову он, в частности, отмечает: «Катька здоровая, толстомордая, страстная, курносая русская девка: свежая, простая, добрая — здорово ругается, проливает слёзы над романами, отчаянно целуется…»[113] Конечно, и доброта, и сентиментальность, проявлявшиеся в «обожании» подруг по дому терпимости, а также в «чистой любви», которая была обязательным атрибутом жизни любой публичной женщины, носили налет истеричности, что, по наблюдениям П. Е. Обозненко, особенно отличием молодых проституток. Все они, как правило, растравляли иллюзиями возможного счастья. Проститутки со стажем отличались большим реализмом и их доброта являлась, по мнению того же П. Е. Обозненко, результатом алкоголизма. Ветераны же фронта любви — женщины старше 35—40 лет, сохранившие хоть какой-то человеческий облик после неоднократных курсов лечения в Калинкинской больнице и не спившиеся, — были существами несентиментальными. Они занимались делом, исполняя обязанности притоносодержательниц, сводней, хозяек борделей.

Конечно, облик жрицы любви с течением времени претерпевал какие-то изменения. Но самое главное в проститутках оставалось незыблемым. Это — чисто российское отсутствие понимания своего занятия как профессиональной деятельности, что в конечном итоге становилось первопричиной многих трагедий. Ситуация проституцией усугублялись и позицией петербургской демократической общественности. События же 1917 г., усилившие общемировую тенденцию постепенной замены бордельной проституции на свободную, а последней в свою очередь на тайную, еще более заострили эту проблему. О том, как мимикрировала торговля любовью в новых социальных условиях, расскажет следующая глава.

Еще несколько лет назад эту главу можно было бы начать такими словами: «Царский режим оставил в наследство победившему пролетариату экономическую отсталость, безграмотность проституцию». Сегодня времена изменились. Но если утвержден о низком уровне индустриального развитая России кажется довольно сомнительным, то оспорить наличие особ легкого поведения, составе наследства невозможно. Действительно, даже по очень приблизительным подсчетам, накануне Февральской революции Петрограде официальной и тайной торговлей телом промышляло около 20 тыс. женщин.

В царской России легальные проститутки, в отличие от желавших регистрироваться во Врачебно-полицейском комитете имели некоторые, хотя и весьма специфические, гражданские права. Во всяком случае, их занятие на государственном уровне считалось профессией, на доход от которой можно было вполне законно существовать. Принесенная Февральской революцией свобода, том числе и свобода нравов, за которой последовало упразднен Врачебно-полицейского комитета, уравняла бывших «бланковых» «билетных» с соперницами — тайными жрицами Венеры, поставив всех вне закона вообще. Новая государственность, провозглашенная в России после Февраля 1917 г., отказывалась воспринимать торговлю любовью в качестве ремесла из чисто филантропических соображений. Однако в революционном Петрограде существовали в условия для фактического функционирования института проституции в почти классическом виде — в форме реализации договора купле-продаже интимных услуг за деньги. Приток мужского населения в город за счет демобилизованных солдат, резко усилившая либерализация сексуальной морали, наличие пока еще денежно обращения и отмена надзора за проституцией способствовали расширению рынка торговли любовью. Государственная же организация, которая могла как-то следить за развитием этого явления отсутствовала, что порождало множество проблем. Прежде все общество совершенно не знало, кого и за что можно теперь называть проституткой. Точно такая же проблема стоит и перед исследователем, поставившим задачу изучить институт продажной любви после революции, пусть даже в одном городе — Петербурге.

До Февраля 1917 г. под термином «продажная женщина» подразумевалась особа, состоявшая на соответствующем официальном учете, а также неоднократно задерживавшаяся агентами Врачебно-полицейского комитета за нарушения положения о надзоре. Ликвидация органа, его осуществлявшего, формально уничтожала и проституцию как особый вид трудовой деятельности, признаваемой обществом. А если следовать этой логике, то исчезла и профессия проститутки. Оставались лишь женщины, вступавшие в многочисленные безличные половые связи. Факт купли-продажи — важнейший признак сексуальной коммерции — нигде не фиксировался, а следовательно, не считался установленным.

Ситуация с проституцией еще больше усложнилась после Октябрьского переворота. Торговля любовью резко видоизменилась в особых социально-бытовых условиях периода гражданской войны. Петроград оказался в крайне тяжелом положении. Вследствие разрухи и близости театра военных действий город буквально обезлюдел. К 1920 г. в нем не оставалось и трети жителей. Закрылось большинство бывших увеселительных заведений — кабаре, кафе, ресторанов — привычных мест «работы» проституток. Голод снизил сексуальную активность, а следовательно, заметно упали спрос и предложение этого вида услуг. Как писал Ю. П. Анненков, ссылаясь на свидетельство В. П. Шкловского: «У мужчин была почти полная импотенция, а у женщин исчезли месячные»[114].

Конечно, это не означало, что мужчины и женщины не вступали теперь в обезличенные половые контакты, одни с целью удовлетворения своих половых потребностей, другие — за своеобразное, соответствующее условиям военного коммунизма вознаграждение. Любовью можно было расплатиться за продуктовую карточку более высокой категории, которая позволяла получить дополнительный паек, за ордер на жилплощадь, за место в вагоне при поездке в деревню с целью обмена вещей на продукты, а иногда даже за жизнь близкого человека. И все же назвать подобные контакты проституцией в обычном понимании нельзя, с чем соглашались даже склонные к максимализму коммунистические лидеры. Так, А. М. Коллонтай, выступая в 1923 г. на одном из многочисленных совещаний, посвященных решению женского вопроса, заявила: «Начиная с 18-го года до середины 21 г…. в таких больших городах, как Москва, Петроград, всего-навсего имелось тогда 200—300 профессиональных проституток»[115].

Под термином «профессионалки», скорее, всего подразумевались женщины, относительно постоянно предлагавшие свои интимные услуги в обмен на льготы самого разнообразного характер известные представителям правоохранительных органов еще с дореволюционного времени. Конечно, цифра, приведенная А. М. Коллонтай, несколько занижена. Но здесь важнее другое. Приход признать, что, во-первых, размах проституции, бесспорно, связать уровнем развития товарно-денежных отношений; и во-вторых, возможно установить сравнительно точное число женщин, занимавшихся торговлей любовью, без наличия правовых актов, определяющих форму и суть данного явления. Последнее подтверждая слова известного российского юриста и историка права М. Н. Гернета, который, в частности, отмечал, что после революции проституток стал возможным лишь на основании косвенных показателей и специальных обследований»[116]. В ряду этих источниках М. Н. Гернет выделял в первую очередь данные НКВД и судебных органов.