В сентябре 1923 г. ряд деятелей Петроградского губисполкома — начальник отдела управления, губернский прокурор и др. — предложили, например, привлекать «метающихся по улицам и пристающих к гражданам проституток за хулиганство». Для этого милиция стала систематически проводить массовые облавы, которые тщательно готовились. Около месяца участковые надзиратели собирали сводки от управдомов, комендантов. В ходе одной из таких операций, например, было задержано около 350 различных «неблагонадежных элементов». Ясно, что без произвола и насилия над личностью дело не обходилось. В первую очередь задерживались женщины, не имевшие документов, постоянного места жительства и определенной профессии. К ним применялись самые жесткие меры вплоть до насильственного выдворения из города. Последствия подобных актов оказались непредсказуемыми. Так, в феврале 1924 г. в Нижний Новгород выслали из Ленинграда якобы за содержание притонов 8 человек. Их поместили на постоялом дворе в том помещении, где останавливались приезжие. Среди высланных оказались больные сифилисом женщины. В крайней тесноте ночлежного дома они становились разносчиками заразы. В связи с этим Нижегородский губисполком писал в Наркомат здравоохранения: «Необходимо при выселении из столиц элементов, склонных к проституции и подозрительных в отношении венерических заболеваний, принимать известные меры предосторожности в смысле предварительного осмотра таких лиц и размещения их в особые помещения. Кроме того, вообще желательно, чтобы в Нижний Новгород, как промышленный центр, такой элемент не направлялся»[292]. Женщин выслали по решению суда, выдав их за притоносодержательниц, хотя арестованы они были как проститутки. Не меньшим произволом явилось и решение ленинградского суда в 1924 г. об удалении на три года из города нескольких бездокументных женщин, задержанных милицией во время обхода одного из общежитий. Губернский совет по борьбе с проституцией на своих заседаниях резонно отмечал, что польза от высылки гулящих девиц невелика, а вред тем местностям, куда они направляются, наносится значительный, прежде всего с санитарной точки зрения, поскольку эти регионы в медицинском отношении обслуживались гораздо хуже Ленинграда. Переселение же проституток в пределах города вело к их нежелательной концентрации в определенных «зачумленных» районах. Не оправдало себя и бесплатное принудительное отправление на родину оставшихся без работы женщин. Большинство из них возвращались в Ленинград.
Подобные репрессивные акции в связи с неопределенностью критериев проституции и при отсутствии государственной системы ее регистрации нередко калечили людские судьбы. В качестве примера можно привести историю некой В., дочери кронштадтского рабочего. В январе 1922 г. в возрасте 18 лет она оказалась безработной. В то время В. встретилась с матросом Балтийского флота, молодые люди стали жить вместе, но официально в брак не вступали. Однажды они заночевали у подруги и попали под проверку. Выяснив, что В. безработная, ее поставили на учет как проститутку, в результате по решению погранотделения ГПУ девушку выслали из Кронштадта, где оставались ее престарелые родители, в Тверскую губернию. Позднее В. поселилась в Петрограде, но работу найти не смогла, голодала. На бирже труда ее как приезжую регистрировать (оказывались и в «закрытый» город Кронштадт вернуться не разрешили. Нельзя спокойно читать слезные просьбы матери о дозволении жить с дочкой. В марте 1924 г. и сама девушка умоляла совет по борьбе с проституцией «помочь вернуться в Кронштадт к родным и не дать погибнуть».
Почву для произвола создавало и отнюдь не редкое использование чинами милиции своего служебного положения в корыстных целях. Как свидетельствуют архивные документы, во время внезапных облав проверяющие порой заставали постового или участкового надзирателя на квартире у продажной женщины. Даже в официальном отчете комиссии по делам несовершеннолетних за 1923 г. отмечалось, что малолетние проститутки умеют ладить с милиционерами и «ублажать» их. А вот еще один характерный документ того времени — заявление председателя правления школы командного состава уголовного розыска и милиции своему начальству, в котором, в частности, сообщалось, что до 50% посещающих клуб составляют нежелательные лица и «большей частью это уличные элементы — женщины, попадающие под 171, 176 ст. УК (подразумевались проститутки. — Н.Л.), — проводятся членами клуба, защищающими этих «милых особ»… после чего безусловно завязывается знакомство с теми лицами, с которыми рабоче-крестьянская милиция ежедневно ведет упорную борьбу»[293].
Впрочем, подобные обстоятельства мало смущали руководство петроградской милиции, и в частности И. К. Серова. В начале ноября 1923 г. он предложил губкому РКП(б): «Признать самой правильной и рациональной мерой борьбы с проституцией — административную высылку из пределов города и губернии всех проституток-профессионалок… Одновременно с привлечением к ответственности замеченных в хулиганстве производить их обязательное медицинское освидетельствование и всех больных изолировать в лечебных заведениях. Эту меру проводить вообще в отношении всех уличенных в болезни проституток»[294]. Данный документ, как представляется, свидетельствует о правовой неразберихе и неизбежном ее следствии — нарушении прав личности. Активность местных милицейских начальников была несколько приостановлена присланной из Москвы «Инструкцией органам внутренних дел по борьбе с проституцией». В ней указывалось, что не подлежат «никаким преследованиям и принудительному медицинскому освидетельствованию проститутки, занимающиеся промыслом в пределах своего постоянною жилья», а все меры милиции должны обязательно согласовываться с местными советами по борьбе с проституцией. Инструкцию подписал нарком внутренних дел А. Белобородов.
Но даже приказ наркома подействовал не сразу. Еще в декабре 1923 г. начальник 5-го отделения милиции рапортовал в управление, что «впредь до ликвидации сборищ проституток на углу Пр. 25-го Октября (Невского) и Лиговки и Пр. 25-го Октября и Пушкинской» с шести до двенадцати вечера будут выставлены посты с целью «недопущения скопления проституток»[295]. И все же весной 1924 г. высылка гулящих женщин из Ленинграда была отменена; их теперь задерживали, как правило, лишь за совершение уголовно наказуемых действий.
Однако начиная со второй половины 20-х гг. репрессивные меры в отношении женщин, заподозренных в проституировании, вновь усилились. В октябре и декабре 1925 г. НКВД РСФСР провел межведомственные совещания, на которых представил свой проект «Тезисов по борьбе с социально-паразитическими элементами», встретивший серьезную критику Наркомздрава. Но состоявшееся 10—14 января 1926 г. совещание наркомов внутренних дел союзных и автономных республик СССР признало необходимым ввести в законодательном порядке правила, по которым отдельные социально-паразитические элементы (профессиональные проститутки и нищие), являющиеся наиболее социально опасными для общества, подвергались бы изоляции в специальных колониях. Совещание также постановило усилить борьбу с притоносодержателями, приравняв к ним лиц, предоставляющих свои квартиры с целью разврата, и производить принудительное лечение венерических больных в случае их отказа. Работники НКВД склонны были признать социально опасными всех женщин, ведущих легкомысленный образ жизни.
В результате проведенных во второй половине января переговоров с Центральным советом по борьбе с проституцией удалось прийти к своеобразному компромиссу. Совет, в очередной раз отвергнув высылку проституирующих особ в другие города, вынужденно согласился с идеей организации трудовых колоний, но лишь для социально опасной категории проституток (главным образом связанных с преступным миром) и «с обеспечением гарантий против расширительного толкования и возможных злоупотреблений»[296]. Совет также поставил условие обязательности судебного приговора и для направления в колонию. В итоге за соответствующими административными органами признавались права «входить в суд с предоставлением о признании отдельных паразитирующих элементов социально опасными» с последующей их изоляцией.