Собралась Пелагея Прохоровна совсем, распростилась с хозяйкой и пошла к Егору Максимычу.

- Куда это? - спросил тот, точно в испуге.

- Искать доброе место - где лучше!

- Здесь, в городе?

- Нет. Дядя с собой зовет.

- Напрасно, Пелагея Прохоровна… А я на тебя надеялся…

- Хуже этой барыни уж едва ли я еще, кого найду… Уж теперь я в кухарках не буду жить.

- Ну, это еще вилами писано!.. А я на тебя крепко полагался…

- Что так?

- Да так… Думаю, баба молодая, красивая… работящая… А я вдов.

- Ну?!

- Неужели ты не догадываешься?

Пелагея Прохоровна захохотала и сказала:

- Полно-ко, Егор Максимыч! Ровня ли я тебе: мне двадцатый год, а тебе сорок четвертый…

- Только тридцать восемь… Подумай, Пелагея…

- Покорно благодарю.

- Напрасно ты идешь! Обманет тебя дядя, - помяни меня!

Пелагея Прохоровна ушла. Дорогой сперва предложение дворника смешило ее, но потом ей сделалось стыдно: "И как это я не замечала, что он лебезит около меня для того, чтобы опутать меня. Поди, там все про меня говорят нехорошо… А я, дура, говорила ему обо всем, думала, что он хороший человек. А он - на, поди! Женишок!.. Уж если идти замуж, так за молодого, а то… И выдумал же ведь, что я пойду за него: ты-де бедная, а у меня деньги есть…".

Через день после этого они отправились с Григорьем и Панфилом в дорогу.

Дорогой они больше молчали, потому что о прошедшем говорить не стоило, а в будущем неизвестно что будет. Все, каждый порознь, надеялись, что где-нибудь да найдут они хорошее место. Теперь у каждого из них более прежнего было привязанности друг к другу и ко всем вообще, потому что прежде они жили порознь, каждый приобретал средства сам собой, а теперь идут они все вместе, и бог знает, кому из них будет лучше? Но никто так не нравился Пелагее Прохоровне, как Короваев. Ей нравился его высокий рост, его широкие мерные шаги, его лицо и глаза, с любовью смотрящие на нее в то время, когда он оборачивается, но не нравилось ей то, что он ничего не говорит с ней, а если и говорит, то при дяде… И хочется ей самой сказать ему, что за нее сватался дворник, ждет она удобную минуту, но когда дядя и братья отойдут далеко, ей сделается неловко: "Ну, хорошо ли говорить ему об этом? Стыд! Еще подумает бог знает что". А если и взглянет на нее Короваев, встретятся их взгляды, - сердце Пелагеи Прохоровны точно ожжет что.

- А скверно, что мы не спросили, где лучше остановиться, - сказал Короваев, когда он и его сотоварищи свернули с большой дороги на проселочную, идущую между мелким кустарником березника.

- Э! Мы не богачи какие!.. Обглядимся, тогда и устроимся, - сказал Горюнов.

Мало-помалу стали редеть и кустарники. Наконец путников охватил резкий сильный ветер с левой стороны, и перед ними открылась широкая равнина. Это ровное место походило не на поле, а скорее на озеро, потому что справа и слева виднелись небольшие возвышенности, частию покрытые кустарником, а в середине равнины виднелась вода; в одном Месте даже рос тощий мелкий кустарник, и от него до какого-то места стояли столбы. Но не это заняло путников. Налево от дороги строилось много барок; там и сям пилили доски, обтесывали бревна; народ копошился, и воздух оглашался стуком топоров, шарканьем пил, дружными возгласами нескольких голосов враз: "Дернем, подернем…" Наши путники не сводили глаз с рабочих и, наконец, подошли к одной кучке.

- Бог на помочь! - сказал Горюнов.

Рабочие посмотрели на пришедших, не переставая работать, и ничего не оказали.

- Почем робите?

- По шести рублев в месяц…

- Маловато.

- И это слава богу. А вы не здешние, што ли?

- Как не здешние? Любопытно стало - вот и спросили.

- Есть тут чего любопытного!

И путники пошли.

- А эта работа нам не с руки… У нас тоже строят барки, да только от них много не поживишься! - проговорил Короваев.

- Я помекаю: нельзя ли мне тут какую выгоду приобрести, - сказал в раздумье Горюнов.

Мало-помалу перед ними вырастало село, расположенное частию на низком, частию на холмистом месте; но виднелись только крыши и колокольни двух церквей, остальное же закрывалось рядом множества высоких столбов с перекладинами, насосов, варниц и высоких, в три яруса, амбаров.

Наши путники подошли как раз к промыслам, находящимся на берегу реки Дуги. По самому берегу, на невысоких, убитых деревом со сваями набережных стоят огромные соляные амбары; на воде стоят затянутые льдом два парохода, несколько судов и готовых уже барок или барок строящихся; между амбарами и набережными везде едут или с дровами, или с порожними дровнями. Далее, внутрь от амбаров, идут длинные лестницы к варницам; между ними стоят насосы, а расстояния между лестницами и насосами заняты дровами, бревнами, досками, кирпичом. Здесь рабочих почти не видать; но зато здесь пахнет серой, и, несмотря на холод, кое-где с насосов и крыш сочится рассол и сосульками отваливается на сырой снег.

Походили путники по варницам, высмотрели все, что им дозволили посмотреть, и, между прочим, узнали, что и здесь рабочие перебиваются кое-как, и здесь плата за труд небольшая, и поэтому редкий рабочий не находится в долгу у тех, которые нанимают его работать.

- Везде, верно, одно, - сказал Короваев.

- Посмотрим. Земля-то не клином сошлась, - заметил Горюнов.

- Коли у тебя денег много - можно весь свет, пожалуй, обойти.

- И не ходи! - сказал Горюнов, обернувшись к Короваеву"

Прошли они церковь; недалеко от церкви увидали постоялый дом. На постоялом никого теперь не было, и хозяйка очень обрадовалась, что к ней пришло много гостей.

- Ну, что ты с нас возьмешь за постой? - начал Горюнов.

- А долго вы проживете?

- Не всё же мы у тебя будем жить… Мы надолго пришли сюда, своим домком надо будет заводиться.

- Что ж, дело хорошее. Прежде у нас все свои робили на промыслах, а после воли столько наехало заводских, что беда! Есть даже и такие, кои и дома себе настроили.

- Ишь ты!

- Ей-богу! Только народ - собака, нашим промысловым не уступит: наш-то еще думает, как бы ему мешок с солью утащить, а тот уж этот мешок утащил. Право!

- И всем дело есть?

- Теперь помене стало, потому с волей господа крепко прижались: где бы нужно все варницы пустить, а они только четверть. Оттого и соли помене, и рабочим мало дают. Теперь-то мало работы; а то весной и бабам много работы.

После обеда молодежь, в том числе и Пелагея Прохоровна, улеглась спать, а Короваев с Горюновым пошли в село.

- На постоялом-то дворе невыгодно жить, Терентий Иванович, - сказал Короваев Горюнову.

- Надо будет поискать квартиру.

- Только я с вами жить не буду.

- Это дело твое, а я тебя не неволю. Только мы с тобой еще походим, поглядим, что за народ здесь.

Отправились они в харчевню. Там четверо мастеровых пили чай.

Короваев и Горюнов сели к столу, недалеко от мастеровых.

- Ежели мне теперь Усольцев не заплатит, я его камнем.

- Ну, не горячись. Уж ты эту песню давно поешь!

- Не веришь?

- А помнишь, как он с Агашки-то платок содрал, как ты расходился? И ничего!

- Агашка сама с ним разделалась.

- Полно!! Агашка, известно, поругалась-поругалась, да и только. А што наша ругань? Нет, ты бы его смазал хорошенько.

- Я его с лестницы!

- Дурак! С лестницы спустишь - в острог попадешь! Не так ли? - спросил мастеровой, обращаясь к Короваеву.

- Чево и говорить.

- А вы не здешние? Видно, на работы пришли?

- Да.

- То-то!

- Ну, и обожглись, значит. Заводские?

- Заводские. Только жить-то там нельзя: покосы и дома отняли; совсем разорили.

- Скверно. А все ж на одном месте лучше, я те скажу, потому всё свои, свои и выдадут, и выручат. Так ли?