На крыше института продолжался праздник. Все были веселы и довольны. Гасанов, несмотря на тяжелый для него разговор с Рустамовым и Саидой, казался веселым, был приветливым и радушным хозяином, одинаково внимательным ко всем.

Над головами гостей горели тонкие светящиеся трубки — лампы дневного света. В зелени, опоясывающей балюстраду, мерцали маленькие голубые лампочки, как светлячки. На эстраде гремел оркестр.

Шумное веселье царило в этом открытом зале, где не было ни стен, ни потолка. Блестел, переливаясь огнями, хрусталь бокалов. В огромных вазах — гроздья лучшего в нашей стране янтарного винограда «шаны».

Гасанов сидел на почетном месте, рядом с директором института Джафаром Ал-екперовичем Агаевым.

Директор с тревогой поглядывал на свободное кресло Рустамова. Как долго он не идет! Удалось ли спасти человека, неужели он не смог доплыть до берега?..

Вошел Рустамов. Его встретили шумными возгласами.

— Салам, Рустамов!.. За твое здоровье, Али!.. Еще сто лет жизни! — слышалось со всех сторон.

Парторг радушно улыбался и, прижимая руку к сердцу, приветствовал своих друзей.

Опустившись в кресло рядом с Гасановым, он наклонился к нему и тихо спросил:

— Ты хорошо помнишь, что студент оставался на вышке?

— Конечно! — Гасанов удивился. — Я же справлялся по радио, почему он задержался. А что? — вставая и пожимая кому-то руку, уже через плечо спросил он.

— Ничего, так просто вспомнил. Его приглашали, а он не пришел.

Рустамов наклонился к директору и шепотом сообщил:

— Отправлены катера. Ищут. Как только будет что-нибудь известно, нам скажут.

На другом конце стола сидела Мариам. Перед ней стоял огромный букет бархатных темно-красных георгин. Такого же тона было ее платье; казалось, что сшито оно из осыпавшихся лепестков этих цветов.

Многие из гостей невольно задерживали взгляд на лице красивой девушки. Замечая это, Мариам чувствовала неловкость. Она была расстроена разговором с Гасановым, подозревая, что ей далеко не все известно о предстоящих изменениях в плане его работ. Как все неладно получается! Этот день для Мариам был явно неудачным, несмотря на праздник. Ко всем неприятностям добавилась новая: ребята не приехали на вышку. А она так старалась для них! Опять, наверное, провозились со своей лодкой.

В зал вошел человек в костюме голубовато-серого цвета. Его шею стягивал крахмальный воротничок.

Распорядитель, тощий и длинный, с галстуком-бантиком, который прыгал при каждом его движении, любезно предложил гостю свободное место, рядом с Мариам.

«Вероятно, приезжий, это о нем говорил Гасанов. Зачем его посадили рядом? Я же не хотела!» недовольно подумала Мариам, украдкой наблюдая за незнакомцем.

Он сидел молча и смотрел на цветы, не обращая на девушку никакого внимания.

Мариам почувствовала невольную досаду. Гость не должен так подчеркивать свое равнодушие ко всему окружающему! Это даже невежливо… Но зато другой сосед Мариам, фотокорреспондент местной газеты, оказался весьма словоохотливым, даже надоедливым собеседником. Таких людей Мариам не любила, и ей было просто скучно слушать его. Когда он замолчал, девушка облегченно вздохнула.

На эстраде готовили концертные номера. Принесли несколько электромузыкальных инструментов, похожих на игрушечные пианино без клавиш. Расставили репродукторы. Вышли музыканты с новыми, довольно странными инструментами: у них были только одни грифы, без резонаторов; от этих длинных линеек тянулись провода к аппаратам, укрепленным на пюпитрах для нот.

Мариам, большая любительница музыки, с нетерпением следила за этими приготовлениями.

Слегка подпрыгивая, выбежал дирижер. Взлетела его палочка, и забегали пальцы музыкантов по грифам без струн и необычным, нарисованным клавиатурам. Полилась знакомая мелодия из репродукторов.

Мариам не помнила, в который раз слышала она эти волнующие звуки, полные мечтательной грусти и в то же время необыкновенной силы жизни, стремительной радости.

Неясные желания поднимались в ней. Что-то ждет ее впереди? Новые путешествия, новые встречи, пленительное волнение неизвестности…

Девушка обернулась к соседу. Он сидел, откинувшись в кресле, закрыв глаза. Мариам невольно почувствовала, что в этот вечер он не видел ни эстрады, ни дирижера, ни тем более ее. И, наверное, он ничего не слышал: ни музыки, ни отдаленного шума моря, ни сдержанного разговора за столом, ни пароходных гудков на рейде… Бокал с темным, почти черным вином, такого же цвета, как и георгины в вазе, стоял перед ним нетронутым.

На эстраду бесшумно выплыли стройные, высокие девушки в национальных костюмах. Розовый атлас их длинных платьев и белые нетающие облака прозрачных шарфов закрывали всю сцену. Начался танец.

Танцовщицы держали в руках по два блюдца и ритмично постукивали по ним пальцами в наперстках. Это напоминало танец с кастаньетами.

«Звон фарфора нежен и мелодичен, это не сухой стук деревянных колотушек-кастаньет, которые известны всем, — подумала Мариам. Почему же об этом чудесном девичьем танце с блюдцами никто не знает за пределами нашей республики? И там, на севере, откуда родом этот мой молчаливый сосед, тоже ничего об этом не знают…»

Мариам снова посмотрела на незнакомца. Высокий лоб, голубоватая ранняя седина. Его лицо еще не успело загореть — ведь он только сегодня, как говорил Гасанов, прилетел из Москвы. Крахмальный воротничок с тщательно завязанным галстуком. Видно, этот приезжий человек не мог решиться придти на вечер без галстука, как бы жарко ему ни было. Мариам заметила в его лице какую-то неуловимую простоту и в то же время спокойную строгость.

Как тысячи голубей, хлопающих крыльями, взлетели к небу аплодисменты.

Дирижер застучал палочкой по пюпитру. Вновь заиграл оркестр.

Что-то совсем иное, не похожее на волнение, вызванное музыкой, вдруг почувствовала Мариам. Она смутилась. И как бы для того, чтобы еще больше усилилось смущение Мариам, незнакомец поднял слегка покрасневшие веки и взглянул на нее. В это краткое мгновение Мариам успела рассмотреть его глаза — обыкновенные, серые и, как ей показалось, очень-очень усталые…

Да, это было только одно мгновение. Человек повернулся к эстраде.

Музыка уже совсем не трогала Мариам. Она боялась поднять глаза, чтобы снова не встретиться взглядами. Она злилась на себя: «Да что же это такое? Почему?..» Ей казалась странной черная фигура человека на эстраде. Зачем он размахивает руками, зачем старичок с седыми усами так сосредоточенно водит тонкой тростью около подбородка?..

Осторожно, не поворачивая головы, Мариам взглянула на соседа. Ею овладело непонятное, глухое раздражение. Нет, все это невероятно глупо: он на нее совсем не смотрит…

На эстраду вышла девушка в старинном национальном костюме. В оркестре зазвучала тонкая, прозрачная мелодия вступления, и полилась песня. В голосе певицы слышалось глубокое, затаенное чувство, окрашенное тихой, мечтательной грустью. Сколько раз Мариам слышала эту старую песню! Любила петь ее и сама. «Горы, далекие горы, к вам приносит ветер слова моей любви…»

Песня оборвалась на высокой, звенящей ноте.

Незнакомец резко повернулся к Мариам:

— О чем она пела? Это очень хорошо, но я не понял ни одного слова. Пожалуйста, переведите.

— Я не могу… — Маркам смутилась. — Очень трудно!

— Но вы же знаете свой язык?

— И все-таки песню нельзя пересказать…

Гость задумался. Он медленно поворачивал бокал, наблюдая, как движутся на скатерти радужные круги от просвечивающего стекла.

— Простите, — обратился он к Мариам. — Вероятно, я кажусь вам невежливым… Для меня все это так неожиданно! Я был в Баку еще во время войны. Да, за это время он сильно изменился! Не узнать… А для меня он остался таким же близким, как и в те годы… Очень часто вспоминал я этот город — город больших заводов, институтов, научных учреждений, город с пальмами в скверах, город, окруженный виноградниками, город у самого синего моря… Он всегда мне кажется новым и непривычным.