На секунду Игорь Николаевич перестал понимать — что же такое «враг». И есть ли что-то общее между тем, кто за годы ожидания освоился в его душе, занял там немалое место, обжился со всеми своими древними пакостями, и покойником, плывущим по реке.

И понял — ничего общего.

Хотя бы потому, что этот голубоватый старик действительно мертв, а тот крепкий мужик в расцвете лет, сварливый и злобный, жив. И будет жив, пока о нем помнят…

Оставалось только молча оттолкнуть покойника и повернуть к берегу.

И тут же последовало неожиданное продолжение — Игорь Николаевич увидел себя в своей квартире, с высокохудожественным восточным чайником в левой руке. Его доставили домой транспортом Центра, но в квартиру он занес свой приз сам — ему не хотелось, чтобы сотрудники Центра видели жалкое жилище, где остались только продавленная тахта, стол и стул. Шторы с окон — и те были отданы дворничихе, которая за них притащила два мешка крупной картошки со своего огорода. На самом деле, конечно, мебель имелась, и шторы висели, это он знал четко, однако вид разоренной квартиры был куда правдивее правильного воспоминания о ней.

Игорь Николаевич поставил чайник на стол, сел на одинокий стул и задумался. Что-то было не так. Крепко не так. Иначе он представлял себе прощание с трупом врага. И уж во всяком случае не догадывался, что прощание с трупом и прощание с врагом — отнюдь не одно и то же. «Но почему старик? — спросил он себя. — Позвольте, если он — старик, так и я ведь — старик, мы, кажется, были ровесниками?..»

Математика лет и дат закувыркалась в голове… Он открыл глаза. Плавание продолжалось — с той же скоростью и в том же мраке.

Когда уже можно было разглядеть пейзаж, Никита забеспокоился. Их несло по широкой и прямой реке, лишенной какого бы то ни было дизайна — ни тебе куста приличного, ни кресел, ни беседок. Совершенно безлюдный и безжизненный был пейзаж.

— Слушай, это что? Ты тут был? Во, блин, куда это нас занесло?..

— Это та самая большая река, по которой невостребованных врагов отправляют в море, — сказал Игорь, понимая, что несет ахинею. Но он вычитал эту ахинею в глянцевом журнале — да и другой в его распоряжении пока не было.

— Я не хочу в море!.. — возмутился Никита. — И какие, блин, враги? Нет никаких врагов! Залипуха это! Кидалово! Какое, к черту, море?!

Орать можно было хоть до скончания века — течение тащило их по прямой, как шоссе Петербург — Москва, реке с ровной и неумолимой скоростью.

То справа, то слева в реку впадали речушки — Игорь Николаевич догадался, что они и есть те самые рукава, на берегах которых стояли кресла.

Наконец появились признаки цивилизации — металлические кубы на ножках, уходящие в воду резиновые трубки, торчащие из воды штыри с датчиками.

— Приземляемся, — распорядился Никита.

Они развязали пояса юкат, от чего плот стал разъезжаться во все стороны, сползли в воду и доплыли до берега. Солнце уже выглянуло, уже немного грело, и они, стянув с себя юкаты, растянулись на полосе крупного серого речного песка.

Разрозненные белые враги поплыли дальше по течению.

Никита некоторое время еще смотрел им вслед.

— Плывите, голуби, плывите… — пробормотал он и повалился на гравий.

Наконец солнце пригрело их, высушило ситцевые юкаты, и оба малость ожили, даже смогли вступить в беседу о пейзаже. Хотя Никита и утверждал, что разбирается в технике, но ничего подобного в жизни не видал.

Игорь Николаевич подобрался к какой-то колонке, вылезающей из кучи песка, и прислушался. Колонка жужжала. Он сказал об этом — как будто это имело какой-то смысл.

— Я сам сейчас зажужжу, — пообещал Никита. Он тяжело встал и тут же присел на корточки.

— Ты чего? — удивился Игорь Николаевич.

— Чего-чего! Сам смотри!

Игорь Николаевич поправил повязку на лбу, встал и увидел за кирпичным заборчиком сверхсовременное здание с открытой террасой, со стеклянными кабинками, в которых стоят компьютеры, с множеством припаркованных машин. Прекрасно одетые господа и дамы носились взад-вперед, совещались по двое и по трое.

Игорь Николаевич и Никита гусиным шагом подкрались к этому бизнес-великолепию.

Кирпичная ограда была ажурной — с квадратными дырками, образующими примитивный узор. Сквозь них можно было наблюдать, а голоса доносились неплохо — особенно когда, пробравшись поближе, Игорь Николаевич и Никита оказались возле кафетерия под тентом.

Двое мужчин в светлых костюмах по три тысячи евро встали из-за столиков и пошли к большим стеклянным дверям прекрасного сверкающего здания, Правда, сами они не больно-то соответствовали своим костюмам — рожи излучали малоприятную сытость, свойственную высоко поднявшимся жуликам.

— Ты прикинь, пропускная способность всех рукавов, вместе взятых — не менее пяти тысяч часов в сутки, — объяснял один другому.

— Допустим, какие-то любители сверхскоростей воруют по двадцать — тридцать часов за ночь, в месяц — ну, тысяча часов. И все равно мы имеем не сто пятьдесят тысяч часов, а где-то сто тридцать. Я читал месячный отчет, я знаю, пусть они другому лапшу на уши вешают. Поэтому нельзя сравнивать цену местного часа с ценой, скажем, китайского часа» Они никак не выйдут на заложенную в проекте отпускную цену, и вкладываться в эту реку я сам не буду и тебе не советую.

В голосе сквозила фальшь — бизнесмен в меру актерских способностей отгонял собрата от кормушки.

— Кстати, китайский час — это совсем другая плотность времени,

— возразил собеседник, явно пропустивший вранье мимо ушей. — Я бы, скорее, перевел половину продукта в финские часы и придержал немного…

В предложении тоже была ловушка — очевидно, финские часы, если их придержать, сильно потеряют в стоимости.

Как Игорю Николаевичу удалось это понять — он не знал. Само получилось. Или же свершилось чудо — количество перешло в новое качество, и общий гигантский объем желания быть обманутым, но так обманутым, чтобы душа пела, перекувырнулся и обратился в свою противоположность — в крошечный объем желания мыслить правдой.

Бизнесмены ушли, а с террасы спустились деловой мужчина и деловая женщина. Эти беседовали странно — не отпуская от ушей мобильников.

— Ага, да. Если время слишком придерживать — останешься на бобах. Нет, не надо. Вот в Нигерии запускают новую реку. Восемь годовых, — говорил мужчина, и женщина, чем-то похожая на Еву, его не переспрашивала — значит, понимала. — Там населению все равно больше делать нечего — будет сидеть и ждать врагов, а вот как раз врагов там немерено. Девять годовых.

— Сказал тоже — африканский час! Отгружайте сегодня же. Ты знаешь вообще, какой курс у африканского часа относительно американского? И отправляйте немедленно, — ответила она сразу двум собеседникам.

— А ты не забудь, что на рынок уже выбросили мексиканский час. Нет, десять годовых — это уже подозрительно. Мне предложили восемьдесят тысяч мексиканских часов — а они, учти, очень плотные, и их все авиакомпании берут очень охотно. Я уже не говорю про федеральные космические программы…

— Чтобы к вечеру все было отправлено. Мексиканская река долго не продержится. Мексиканцы не будут ждать врагов, а пойдут и пристрелят. А документы я подпишу утром. Давай лучше купим рукав в норвежской реке.

— Так там время какое-то водянистое, энергия вялая! Его потом никому не спихнешь! Норвежский час — это для инвалидной коляски…

Игорь Николаевич и Никита, сидя на корточках, слушали эти беспредельно деловые разговоры, и туман у них в голове, более плотный и вязкий у Игоря Николаевича, более воздушный и невесомый у Никиты, начинал рассеиваться.

— Тут какое-то вранье, я ничего не понял — это же мы платим за часы… — прошептал Игорь Николаевич, хотя на самом деле почти все до него дошло, он только хотел подтверждения своих прозрений.

— Зато я понял. Кидалово — вот что это такое! — отвечал злой Никита. — Мы платим за то, чтобы они отняли у нас наше время! А вот куда они денут время…