А почему Каталин называют вдовой? И он тоже вместе со всеми. Ведь после смерти Карла Локкера она снова вышла замуж, и второй ее муж Андор Иллиш, фамилию которого она носит, — жив. Странно. Очень странно.

Взяв чистый лист бумаги, подполковник Коваль написал сверху красным карандашом: «Месть». И задумался, вспоминая рассказ Тибора Коповски.

Старик сказал, что давным-давно знает семью первого мужа Каталин. Отец Карла, Йоганн Локкер, принимал участие в первой мировой войне в составе австро-венгерской армии, где заслужил две серебряные медали — большую и малую. За это в Венгрии полагалось звание «витязя» и земельный надел. Но после первой мировой войны Закарпатье было оккупировано буржуазной Чехией, и чешское правительство за заслуги перед Австро-Венгрией могло наградить только резиновой жандармской дубинкой. Поэтому мясник Локкер, омадьярившийся немец, и его сын Карл ненавидели чехов и стали активистами венгерской националистической партии.

«Я тоже имел свою мясную лавку, — рассказывал Коповски, — точнее, небольшой ларек. Иногда покупал мясо у Локкеров. В тридцать третьем году получил патент на настоящую лавку. Ездил по базарам, приценивался к скоту, часто видел там Карла, который занимался скупкой скота, особенно дойных коров и беконных свиней. Он платил дороже, чем разрешалось, и всегда перехватывал самое лучшее».

У Коповски блестят глаза. Воспоминания словно сделали его моложе. Все сильнее пылают высохшие щеки. Но вот он помрачнел. Кажется, осенило его не очень-то приятное воспоминание.

«В тридцать седьмом году этот наглый парень сказал своему приятелю Эрнсту Шеферу, тоже торговавшему скотом, что не успокоится, пока не соблазнит или не возьмет силой мою жену Розалию. Она была очень хороша собой, — вздыхает Коповски, и глаза его влажнеют. — Правда, и я тоже не был в то время таким старьем!» — снова вздыхает он и выпячивает грудь.

Коваль не перебивал его, хотя казалось, что рассказ не имеет прямого отношения к алиби Шефера.

«На этой почве мы поссорились. Когда встречались на базаре или на улице, Карл каждый раз грозил зарезать меня.

Седьмого мая тридцать восьмого года ко мне в лавку пришел Эрнст Шефер и сказал: Карл, выпивая с ним в ресторане «Звездочка», передал, что гроб для меня готов и сегодня же он меня убьет. Я спросил, есть ли у Локкера пистолет, но этого Шефер не знал и посоветовал мне как-нибудь помириться с Карлом. Тогда я решил, что больше все это терпеть нельзя, и пошел в полицию. Карл Локкер был человек вспыльчивый и опасный. Незадолго до этого, на пасху, опьянев, схватил он топор и выгнал со двора всю свою семью. А скольким людям он пробил кастетом череп, сколько девушек изнасиловал! «Давно пора взять его в руки», — сказал старший полицейский, которому я все это рассказал, и пообещал к концу дня прислать в мою лавку охрану. Из этого я понял, что и полиция им недовольна, а главное, полиция-то была чешская, а Локкер открыто высказывался в пользу свято-стефанского, как говорили венгры, королевства и выступал против чехов. Я вернулся в лавку и снова начал торговать. Тем временем Карл подъехал на велосипеде и сел на улице напротив меня на скамейку. Через открытую дверь я видел, что он не сводит с прилавка глаз, и не мог взвешивать мясо — у меня дрожали руки. Потом к лавке подъехали на велосипедах Шефер и Краснаи Юлий и предложили мне купить свинью. А может быть, все это обо мне и Локкере не надо рассказывать, неинтересно? — неожиданно спросил Коповски. — Но имейте в виду, что это связано с братом Каталин…»

Подслеповатые, бесцветные глаза старика горели молодым огнем. «Рассказывайте, рассказывайте, мне интересно», — успокоил его Коваль. Коповски забыл, на чем остановился, и несколько секунд сидел молча, сморщив лоб.

«Вы попросили Шефера и Краснаи защитить вас от Локкера», — напомнил подполковник.

«Верно, верно, — оживился гость. — Попросил их не уходить из лавки. А Эрнст сказал, чтобы я подошел к Карлу и попробовал помириться. Я взял большой нож и в сопровождении Шефера и Краснаи подошел к скамейке, на которой с угрожающим видом сидел Локкер. «Что ты хочешь от меня?!» — спросил я Карла. В ответ на это Локкер вскочил и замахнулся на меня бутылкой. Я успел отскочить в сторону, и в этот момент появился полицейский, который и забрал Локкера в участок. Но вскоре его выпустили, и мы с Розалией опять, выходя на улицу, дрожали от страха: он ведь и ей сказал, что убьет, если она не будет его. Так прошло несколько дней. Потом молодой Локкер неожиданно исчез. Говорили, что сбежал в Венгрию. В феврале того же тридцать восьмого года венгерские гонведы оккупировали Закарпатье. С ними вернулся в наш городок и Карл Локкер — теперь уже сакасвезет — солдат венгерской королевской жандармерии. О нас с Розалией он вроде бы забыл, женился на хорошенькой сестре своего компаньона Шефера — Катарин, которая тогда жида с родителями в селе Верхний Коропец. Но нам только казалось, что забыл. Став тержерместером, начальником участка, Локкер схватил нашего мальчика Эдварда за то, что он не ходил на принудительные занятия левентов — военизированной молодежи. Он держал его в глубоком подвале и истязал. — Глаза Коповски полыхнули огнем ненависти. — Мы с Розалией валялись у него в ногах, отдали все, что у нас было, разорились, обнищали, но он так и не выпустил мальчика, а отправил его в какой-то лагерь под Будапештом. Больше мы нашего Эдварда не видели…»

Коповски умолк. Коваль не нарушил тяжелого молчания.

«И Шефера просили помочь, но он ведь сам стал родственником Карла, — сказал Коповски, вытирая платком лицо, — и жену его, эту самую Катарин, земля ей пухом, которую теперь кто-то убил. Все было напрасно. Моя Розалия, — мрачно добавил он, — с ума сошла. И я вот здесь. Не знаю, почему Катарин не выселили из нашего городка, где муж ее причинил столько горя людям, — сказал старик после паузы. — Конечно, сама она не виновата, но те, кто пострадали, все равно видеть ее не могут. Наверно, потому не выселили, что родной дядя ее, Вальтер, был в Народном Совете, а потом работал в райисполкоме. Когда-то Карл арестовал его за антиправительственную пропаганду и отправил в штрафной батальон. Вальтер из штрафного сбежал, перешел линию фронта, стал коммунистом и попал в школу, где обучались советские разведчики. Его в сорок третьем сбросили сюда на парашюте, и он партизанил в нашей округе. Допускаю, что именно он или его ребята и повесили Карла в лесу».

«Это очень интересно», — подумал Коваль, решив непременно встретиться с Вальтером. Но Коповски, словно угадав мысль подполковника, покачал головой: «Он уже умер, в прошлом году».

«А кто, по-вашему, из жертв Локкера или из их родственников мог отомстить Каталин?» — спросил Коваль старика. Коповски пожал плечами: «Кто знает. Таких, думаю, много. Весь наш городок и все окрестные села».

«А конкретно?»

«Конкретно никого не могу назвать, не знаю».

Подполковник оторвался от воспоминаний и оглянулся. Уже темнело. Он дернул шнурок настольной лампы. Желтый круг света упал из-под низкого абажура на слово «Месть», вырвал из темноты руку Коваля и его склоненную голову.

Дмитрий Иванович снова взял ручку и дописал внизу: «Старик Коповски», поставил свои пометы, минус, плюс, вопросительный знак. Через несколько минут схема «Месть» обрела такой вид:

—

1. Ненависть Коповски к первому мужу Каталин жива и поныне.

2. У него свой счет. Муж Каталин, отец Евы, погубил жену Коповски и его единственного сына.

3. Илона зарезана (в темной спальне) опытной рукой — прямой удар в сердце.

Коповски в молодости был скотобоем.

4. Тем более не стал бы мстить Илоне — дочери Андора Иллеша.

+

1. Он, Коповски, вряд ли мог задушить Каталин ремнем: она была еще сильной женщиной, много моложе его.

2. Запоздалая месть — четверть века (мог бы отомстить и раньше).

3. Объект мести несоответствующий… Сама Каталин не виновата в гибели Розалии и Эдварда.