— Ну и ну! — покачал головой Коваль. — Значит, найти тебя было бы не легко.

Наташа с наслаждением ела только что выловленную и приготовленную «царскую рыбу» форель и с неменьшим удовольствием слушала разговор.

— А ты, доченька, знаешь, что такое Курилы? — обратился к ней Антонов.

— Только по учебнику географии.

Коваль в нескольких словах рассказал о себе, а затем оба офицера снова ушли в воспоминания о годах войны.

Где-то впереди забрезжил мягкий, едва уловимый на небе свет. Наташа видела, как подсвечивало далекую черную линию гор, и ей казалось, что плывет она по темному вечернему небу, как по морю, в то жуткое царство крови и огня, где побывал отец еще до появления ее на свет.

Задумавшись, она забыла об ужине. Не заметила, как все встали уже из-за стола. Полковник Антонов взял ее за руку:

— Поехали, поехали!

До ее сознания дошло: все-таки решили ехать к Антонову. Ей уходить не хотелось: она чувствовала себя здесь, в саду-ресторане, уютно, хорошо. Но ничего не поделаешь. Встала и пошла со всеми к «Москвичу»…

Это был сказочный вечер. Быстрая езда по незнакомому городку, новые люди, новая обстановка, интересная беседа. По дороге заехали в милицию, но Бублейникова не застали.

У Антоновых засиделись до глухой ночи. Дмитрий Иванович и полковник снова предались воспоминаниям. Жена Антонова, Капитолина Сергеевна, такая же русая, как полковник, поразила Коваля какой-то материнской нежностью к мужу. Она сидела, подперев щеку ладонью, и увлеченно слушала.

Майор Романюк начал было развлекать Наташу разными милицейскими историями. Вспомнил и случай в гостинице, происшедший с киевлянкой, которая забралась в чужой номер, подняла руку на милиционеров и схлопотала пятнадцать суток. Но Наташа осталась равнодушной к этой экстравагантной землячке, ее интересовал разговор отца с Антоновым, и, почувствовав это, майор оставил ее в покое.

— Значит, не забыл Сибиу, Клуж, Одорхей, Сиргу-Муреш? А наш маленький Меркуря-Чукулуй?!

— Да разве забудешь! — сверкнул глазами Антонов. — За десять тысяч километров, на крайних точках земли, у самой солнечной колыбели — и то помнил! Это ведь не только освобожденная нами земля — это молодость наша! А молодость кто же может забыть!

Да, были они сейчас недалеко от тех самых мест, где когда-то сражались с врагом. И, казалось, снова очутились на театре военных действий. Вместе воевали они не долго. Это было, когда Коваль после госпиталя попал в батальон противовоздушной обороны, охранявший от вражеской авиации расположенные в предгорьях железнодорожные пути, мосты и туннели, города и автострады Трансильвании.

— Подумать только, он меня сразу узнавать не хотел, — добродушно жаловался жене полковник.

— А как же узнаешь? — защищался Коваль. — Ты ведь в то время мальчишкой был. Гимнастерочка на тебе, как и на всех новобранцах тех лет, как на вешалке висела, из воротника длинная тонкая шея торчала. А теперь… Да и глаза вроде были другие. Светлее.

— А как питались тогда в тылу? Так что же ты хочешь?

— По сравнению с нашими девушками-зенитчицами, — объяснял подполковник Капитолине Сергеевне, — которые с боями прошли от Сталинграда до Румынии, новобранцы эти совсем детишками выглядели. Видели бы вы, как опекали их девушки. Лучший кусочек подсовывали, подворотнички стирали, пришивали. Я убедился тогда, что самое сильное чувство у женщин — материнское.

— Аксиома, — заметила Капитолина Сергеевна. — А кто тебе, Виталий Иванович, подворотнички пришивал? — обратилась она к мужу. — Что-то ты мне ничего такого не рассказывал!

— Да что там рассказывать! — смутился Антонов. — Кому это интересно?

— Вспоминаю, — продолжал Коваль, — приехали мы с лейтенантом на пост около Тиргу-Муреша, заходим в землянку, а там девушки своего юного подшефного охорашивают. Одна ему голову стрижет (и где только машинку достали!), другая гимнастерку стирает.

— Боже ты мой! — вздохнула Антонова. — Наверно, братишек младших вспоминали. Или подумали о том, что скоро демобилизация, а там, может быть, появится и своя семья.

— Это уж как кому повезло, — заметил Романюк.

— Как же ждали мы тогда конца войны! — добавила Капитолина Сергеевна. — Жили-то ведь все время по боевой тревоге.

Наташе хотелось гордиться своим отцом. Чувство это было неожиданным и удивительным.

— А мы с товарищем подполковником, — сказал Романюк, — и сейчас так живем.

— Бывало, что и в самый последний день войны погибали, — вздохнул Антонов. — Помнишь, Дмитрий Иванович, Земляченко, сержанта Куценко, Раю Лубенскую с поста номер девять? Мы ведь даже и в апреле сорок пятого бандитов вылавливали. А женский монастырь? Капитолина моя Сергеевна эту историю уже тысячу раз слышала. Про облаву, во время которой спас мне жизнь Дмитрий Коваль.

— На войне, — сказал Коваль, — один за всех, а все за одного.

— А как, как это было? Пап, расскажи, расскажи! — встрепенулась Наташа.

Капитолина Сергеевна задержала на девушке взгляд. Судя по выражению лица Антоновой, она не осуждала Наташу за невыдержанность. Коваль заметил это. Что-то Наташка сегодня так возбуждена. Ресторан? Вино? Но она ведь не пила. Не может сразу воспринять такое множество новых впечатлений? Но в таких случаях обычно замыкаются в себе.

Жена полковника понравилась Ковалю. Она создавала вокруг себя атмосферу доброжелательности, даже когда не улыбалась. Дмитрий Иванович никому не завидовал. Не зарился ни на служебную карьеру, ни на дачу или машину. Но, оставшись вдовцом, будучи лишенным семейного тепла, он особенно остро ощущал привлекательность такого дома, как дом Антоновых. Промелькнула мысль: «А какою будет Ружена?»

— Я уже был на мушке, — рассказывал Антонов, — когда старший сержант Коваль метким выстрелом снял фашиста со скалы. Сам-то я этого снайпера не заметил и полз прямо на него. А уже светало, и судьба начала отсчитывать мои последние секунды.

— За это полагается. Обязательно, — вставил начальник милиции, который все время радовался тому, что посодействовал встрече друзей, не видевших друг друга столько лет. Он налил в фужеры красное как кровь, сладковатое вино. — «Роза Закарпатья» есть и у нас!

Все встали. Даже Наташа держала в руке пустой бокал. Сегодня по-новому увидела она все: и всех людей, и своего собственного отца. Поняла, что мало знает его. И что вот неожиданно открылась не известная ей страница его жизни.

Родители для детей всегда не до конца познанный мир. Может быть, потому, что дети мерят жизнь на свой аршин, не догадываясь о том, что у отцов есть свои мерки, свой счет, свои критерии. И дети тоже — часто неведомый мир для отцов, а отсюда — пустые разговоры об извечных конфликтах поколений.

Поездка в Закарпатье была для Наташи путешествием в сказку. Чудесный край произвел на нее неизгладимое впечатление своими горами и дремучими лесами, бурными реками и полонинами, живописными селами и городами. А теперь оказалось, что он невидимыми нитями связан с жизнью ее отца, с его молодостью. Многое из того, что Наташа, как ей казалось, хорошо знала раньше, открылось ей теперь по-другому, — и война, о которой она читала в книгах, которую не раз видела в кино и которая, откровенно говоря, ей уже надоела.

— Я не умею рассказывать, — сказал полковник Антонов, когда все опять сели за стол.

— Политработник — а не умеешь! — усомнился Коваль.

— Да он шутит, — заступилась за мужа Капитолина Сергеевна.

— О себе не могу. Ты, Дмитрий Иванович, и по званию был старше, и по возрасту. И больше знал. Вот ты и расскажи.

— Послушайте, три Ивановича, хватит вам дипломатничать, — сказала Капитолина Сергеевна. — Давайте, Дмитрий Иванович, я этих знаю, — кивнула она на мужа и Романюка. — От них не дождешься.

— Мы на работе выговариваемся, — оправдывался Романюк.

— Как-то в начале апреля прибежала в батальон мать-игуменья, — начал Коваль. — Женский монастырь стоял на холме, возвышаясь над городом, как невеста в белом подвенечном платье. И дороги вели к нему тоже белые, извиваясь между лесистыми буграми, зелеными косогорами и ущельями, на дне которых струились ручьи. На фоне дальних гор с высокими буками и пихтами казался он белым облаком, повисшим в небе.