В любом случае, он хотел сохранить выдержку и хладнокровие сейчас, когда им все больше овладевало чувство страха. Это была его первая большая публичная церемония, и ее устроили специально для него. Если бы не Филипп, все эти суровые взрослые люди не приехали бы в монастырь Святой Анны. И Филипп не имел права делать ничего такого, что не оправдало бы их ожиданий.

Наконец с трапезой было покончено, они вышли из-за стола. Мать взяла его за руку и повела по длинным холодным коридорам. Теперь он особенно отчетливо ощущал их холод – потому что знал, что скоро с него снимут всю одежду. Филипп чувствовал, что не сможет не задрожать. Не сможет повести себя настоящим мужчиной. Он будет дрожать от холода и страха, взрослые станут презирать его, и… и об этом услышит его отец.

Они вошли в часовню – вероятно, самую холодную в мире. Там Изабелла помогла ему взойти на небольшой помост и отошла в сторону. К Филиппу приблизились монахини. Ему не нравились их длинные черные рясы и бледные, бесстрастные лица, наполовину скрытые капюшонами – они были похожи на видения из какого-то ночного кошмара.

У него застучали зубы. Он молился, обращаясь то к Святой Деве, то к святым, то к Сиду: «Помогите мне стать таким, как Сид… и как мой отец».

Монахини касались его своими холодными руками; молча снимали с него одежду; аккуратно разглаживали ее и складывали рядом. Вскоре он остался голым, даже без нижнего белья – щупленький, с белой кожей, перед множеством смуглых взрослых людей.

Он знал, что где-то в этой толпе стояла и Леонора. Внезапно ему захотелось отыскать ее взглядом, подбежать к ней и, уткнувшись лицом в ее мягкую грудь, заплакать, умоляя увести его куда-нибудь подальше от всех этих чужих глаз и вернуть ему прежнюю одежду.

Он потупился и принялся разглядывать пальчики своих худеньких ножек. Никто не должен был догадаться, каких трудов ему стоило сдержать слезы, заставить не дрожать это непослушное тщедушное тельце.

Прошло всего несколько минут, а ему они показались целой вечностью. Но вот чьи-то холодные руки вновь прикоснулись к его обнаженной коже, стали осторожно напяливать нижнюю сорочку. Его поворачивали то в одну сторону, то в другую. На ноги натянули облегающие чулки, поверх надели бриджи – такие, какие носят мужчины. Руки просунули в рукава бархатного камзола, на голову бережно водрузили украшенный пером берет. Он безучастно наблюдал за тем, как белые пальцы монахинь пристегнули к его поясу маленький инкрустированный драгоценными камнями кинжал. От усталости у него ломило в суставах, и все-таки он держался прямо, не позволяя себе расслабиться и все время чувствуя на себе взгляды чужих людей.

Когда Филипп поднял глаза, все вокруг улыбались. Взрослые поздравляли его и друг друга. Они были довольны увиденным – их принц оправдал возложенные на него надежды. Он вел себя так, как и подобает истинному испанцу и будущему властелину христианского мира.

Через три года в жизни Филиппа произошло еще одно большое событие.

Однажды утром во дворец прискакал гонец. Он привез известие о том, что к столице Кастилии приближается испанская армия во главе с императором Карлом.

Несколько дней пролетели, как один миг. И вот наступил тот навсегда запомнившийся Филиппу час, когда он вместе с матерью и маленькой сестренкой вошел в богато украшенный тронный зал и увидел высокого полного мужчину, окруженного многочисленной свитой в роскошных нарядах.

Онемев от волнения, Филипп опустился на колени. То же самое сделали королева Изабелла и маленькая Мария.

Мужчина внимательно посмотрел на него.

– Сын мой! – воскликнул он. – Филипп!

Затем он подошел к мальчику и, видя, что тот продолжал стоять на коленях, радостно добавил:

– Ну, дай же мне взглянуть на тебя! Так, значит, вот ты какой, мой сын? Ведь ты Филипп, да?

Король громко захохотал – как-никак, он был Габсбургом и при желании мог пренебречь испанской церемонностью, – а затем обхватил сына обеими руками и, порывисто подняв с пола, крепко прижал к груди.

Так он держал его довольно долго, но наконец поставил на ноги, и тогда к нему подошла королева с Марией. Марии уже исполнилось шесть лет, а в таком возрасте детям положено соблюдать этикет, однако сейчас ей было не до приличий. Она бросилась на шею отцу, обвила его своими маленькими ручками и не отпускала до тех пор, пока мать не одернула ее. Погладив ее белокурые вьющиеся волосы, император встретился глазами с Филиппом и одобрительно улыбнулся – понял, что его сын может стать как раз тем правителем, которого полюбит народ этой чужой страны.

Между тем в городе уже начались торжества и праздничное веселье. С улицы доносился радостный гул толпы. Через некоторое время Филипп вместе с отцом вышел на балкон, под которым собрались тысячи горожан, дружным скандированием выражавшие свою преданность императорскому престолу. А когда они стали кричать, что не видят маленького принца, отец поднял его высоко над собой, и толпа взревела от восторга.

Вечером было устроено грандиозное пиршество, и хотя император не переставал смеяться и разговаривать с придворными дамами, Филипп то и дело чувствовал на себе его внимательные взгляды. Филипп сохранял спокойствие; молчал, если его ни о чем не спрашивали.

Когда слуги стали укладывать его в постель, в спальню пришел отец. Встав у постели, он взглянул на сына.

– Завтра мы с тобой кое о чем поговорим, – вздохнул он. – Нам нужно многое сказать друг другу.

Филипп хотел было подняться – знал, что ему не следовало лежать в присутствии отца, – но Карл, бережно уложив его обратно в постель, с улыбкой проговорил:

– Не надо церемоний, мы ведь одни. Иногда мы можем побыть просто отцом и сыном. Из тебя, я вижу, сделали настоящего испанского гранда.

– Вы бы этого не хотели, сир?

Карл потупился, а затем легонько сдавил хрупкое плечо сына.

– Ты и не представляешь, как мне приятно видеть тебя. А теперь спи. Завтра нам с тобой предстоит очень серьезный разговор.

Карл был доволен – оказалось, что его сын неплохо разбирался в сложных перипетиях отцовских походов к границам испанского доминиона. Кроме того, он сразу понял, что если Филипп и не преуспеет в науках, то его проницательный ум с лихвой возместит этот недостаток.

Карл уже начал уставать от военной карьеры. Он не преминул сказать об этом Филиппу.

– Много, много раз я мечтал вернуться к своей семье. Поскорей вырастай, мой сын, – армии нужен более молодой командующий, чем твой отец. Да и в государственных делах не помешает свежий взгляд или даже новая политика.

Когда он усадил мальчика к себе на колени, Филипп не мог не поразиться такой фамильярности, но сейчас они были одни, и поэтому Карл рассмеялся над чопорностью своего сына.

– Сын мой, не нужно всегда казаться таким церемонным. Будь самим собой. Улыбайся. Веселись, пей, наслаждайся изысканными яствами. Хорошие блюда… доброе вино… все это – настоящие, невыдуманные блага нашей жизни, и, поверь, ничто другое не может сравниться с ними. Разумеется, ими пользуются не только великие правители – но ведь это не значит, что мы должны их избегать. Хочешь, открою тебе один секрет? Больше всего на свете я ценю радости семейной жизни. Вот, например… Мне бы очень хотелось, чтобы у тебя и Марии было много братьев и сестер. Но если мужчина всегда находится за границей, то как же у него будет много детей… законнорожденных, признанных народом и Богом? Это невозможно. А когда у императора есть такой чудесный сын, как ты, то его долг состоит в том, чтобы сохранять и приумножать свои владения. Долг! В жизни правителей нет большего проклятия, чем постоянные мысли о нем! Знаешь, что бы я сделал, если бы у меня была свобода выбора? Нет, ни за что не догадаешься. Я бы стал монахом и весь остаток своих дней молил Бога спасти мою душу и души многих других людей – потому что бездомный солдат не может не совершать грехов. Ах, перед тобой стоит великая задача! Я уже вижу грядущую славу Испании. Мы превратили ее в процветающую страну. Думал ли кто-нибудь, что это нам удастся? Сплотить воедино всю эту страну… Андалузию… Арагон… Новую Кастилию… Старую Кастилию… всю! Со всеми ее бесплодными равнинами, непреодолимыми горами и стремительными реками! Понимаешь ли ты, как много уже сделано? Или ты еще слишком молод? Гм, ты производишь хорошее впечатление, кажешься умным, смышленым мальчиком. В самом ли деле ты так умен, сын мой, или просто знаешь, когда нужно держать язык за зубами? Но может быть, в том-то и заключается настоящая мудрость? Да, пожалуй, ты научился молчать. И теперь можешь сказать: «А вот вы, отец, лишены такого дара». – Карл громко расхохотался. – Это верно, природа меня им не наградила. Но как же мне не быть многословным, когда я встретил своего сына… моего дона Филиппа, принца и наследника Испании? Я часто думал об этой нашей встрече. Думал, что скажу тебе, какими советами помогу встать на ноги. Я хочу, чтобы ты учился на ошибках, которые допустил твой отец.