Хотя побега, наверное, не будет. Скорее всего, она снова даст кому надо денег, и Знахаря переведут… например, в Анталию. Или в Барселону. В частный пансионат.

Тоже нормально.

Все нормально. Кроме еще одной строчки в письме.

Наташа написала, что в «Крестах» – то же самое. Это значит, что здесь его тоже попытаются убить. Это – плохо. Но, как сказал Вирлипуций Четвертый, «предупрежден – значит вооружен», подумал Знахарь и повернулся на бок.

И тут же наткнулся на взгляд Тюри, который, тоже лежа на боку, пристально изучал профиль Знахаря. Встретившись с ним взглядом, Тюря моргнул и спросил:

– Ну как? Сказали тебе что-нибудь интересное?

Знахарь помолчал и ответил:

– Сказали. Такое интересное, что дальше ехать некуда.

И замолчал. А Тюря тактично не спрашивал, что же такое интересное было сказано Знахарю. Он, как и все, находившиеся в этой камере, знал, что любопытной Варваре нос оторвали. Это для начала. А потом ей оторвали все остальное.

В это время за спиной Знахаря раздалось глухое покашливание, а затем голос Кадила произнес:

– Ну ладно, Знахарь, ты неверующий, что с тобой сделаешь… Бог тебе судья. Но ты же наш, Знахарь! Ты же р-русский!

Он сделал ударение на слове «русский», произнеся его значительно и возвышенно, при этом глядя на Знахаря проникновенно и в тоже время испытующе.

Знахарь, прищурившись, помолчал минуту и, тяжело вздохнув, ответил:

– Знаешь, Кадило, сколько раз мне задавали этот вопрос? А ведь поначалу, в юности, я с готовностью отвечал: «Конечно!» И попадал в ловушку. Но сейчас я отвечу тебе правильно.

Знахарь снова помолчал, причем и Кадило, и Тюря смотрели на него с нетерпеливым любопытством, и наконец ответил:

– Да, Кадило, я – русский. Но я – не ваш.

– То есть как это – «не ваш»? А чей?

– А вам всем обязательно нужно, чтобы человек был чей-то? Ничей я, свой собственный, понял?

Кадило, во время разговора сидевший, подавшись к Знахарю, разочарованно откинулся на койку и пробормотал:

– Свой собственный… Добыча для дьявола, вот ты кто. Враг человеческий только и ищет таких вот…

– Ну что же, – покладисто ответил Знахарь, – значит, так оно и есть, что ж тут поделаешь.

– Молиться нужно больше, вот что я тебе скажу.

– Вот ты за меня и помолись. У тебя лучше получится. А то от моих молитв у ангелов на небесах и понос может начаться.

– Не богохульствуй!

– Ну какой же ты, Кадило, простой все-таки! Ты что, не знаешь, что Бог поруганным не бывает?

Кадило промолчал и повернулся к Знахарю спиной, давая этим понять, что богословский диспут окончен.

Знахарь усмехнулся и полез за сигаретами. Заглянув в пачку, он присвистнул и сказал:

– Слышь, Тюря, я за этими разговорами уже полпачки высадил и не заметил.

– Это ничего, – ответил многоопытный Тюря, – в первый день после такого перерыва всегда так. Накуришься – притормозишь сам. Вот увидишь.

Знахарь кивнул и закурил.

В это время к его койке подошел Ганс и, присев на корточки так, что его голова оказалась на одном уровне с головой Знахаря, прошептал:

– Слушай меня внимательно, Знахарь. Тут моя разведка донесла, что тебе грозят неприятности. Причем очень большие.

– Говори, – тихо произнес Знахарь, внимательно глядя на молодого жилистого беспредельщика, густо разрисованного молниями, свастиками, черепами и прочими символами ужаса и смерти.

– Саша Сухумский дружит с городскими начальничками, и они, рассудив хорошенько, решили тебя убрать. Замочить. Тут сразу два интереса. Один – у Саши, он почему-то тебя сильно не любит, другой – у муниципалитета. Им нужно к трехсотлетию Питера отчитаться перед Москвой по ликвидации крупных авторитетов. Сам понимашь, неофициально.

– А ты-то откуда знаешь?

– Абвер не дремлет. Слушай дальше. Ты очень подходишь для этого. Не ты один, конечно, но сейчас о тебе разговор. Сразу же после празднования трехсотлетия тебя переведут в другую камеру, и там шестерки Саши Сухумского тебя завалят. И не надейся, что отмахнешься от них. Там лоси здоровые и умелые, так что о всяких там единоборствах забудь. Я все сказал.

– Хорошо. Спасибо, Ганс. Я этого не забуду.

Ганс кивнул и, встав, исчез в проходе между тесно стоявшими высокими трехъярусными койками.

А Знахарь, закинув левую руку за спину, а в правой держа сигарету, уставился единственным взглядом в потолок и подумал, что если бы взгляды могли оставлять следы, то потолок в камере за долгие годы существования «Крестов» был бы весь в дырках.

Та-а-ак…

Значит, шестерки пирожочника нашего, Саши Сухумского, падлы поганые, валить меня тут собрались?

Интересно.

До празднования юбилея города осталось… мм-м… осталось… Между прочим, осталось всего лишь четыре дня!

Ай-яй-яй!

Да уж, Наташа, ты, конечно, спасла меня от пули или взрывного устройства, но получается так, что попал я из огня да в полымя. И там – кранты, и тут – каюк. Что-то это мне не нравится.

И еще мальчишка этот…

Вчера, после разговора с Кадилом, чтоб ему провалиться со своей душной набожностью, подвели ко мне мальчишку того самого, в футболке с надписью «Queen». Поговори, говорят, с ним, если хочешь.

Ну, думаю, отчего же не поговорить…

Поговорил.

И так мне его жалко стало, а главное, то, что он мне рассказал, совершенно совпадало с моей собственной историей.

Ну просто в копеечку!

Разве что не жена его подставила, а студентка-сожительница, в которую он был влюблен по уши и на которой собирался жениться. А пока суд да дело, взял да и прописал ее к себе в комнату. Теперь ведь это просто делается, не то что при совке. А через неделю находят его соседа-алкоголика зарезанным, а ножичек-то из хозяйства мальчика этого, а на рукоятке-то – его отпечатки. В общем, знакомая схема. Соседи в ужасе, их там еще пять семей было, говорят: ах, мы и не подозревали, с каким страшным человеком жили столько лет! Ах, какой ужас! Ах, уберите детей подальше!

Мальчика – в кандалы, всех остальных и девку эту – в свидетели, она говорит: ах, нет, как же так, он же не такой, он не мог, а следак ей: а пальчики на ноже?

В общем, это мы уже проходили.

И вот сидит этот мальчик в общей камере уже второй день, и лица на нем нету. Особенно после того, как я все у него выспросил, а потом объяснил ему, наивному, что это сучка та приезжая, на которой он жениться собрался, все организовала. Сама-то она вряд ли соседа почикала, для этого другие люди есть, зато теперь, когда дадут дурачку этому молодому лет восемь, а у нас человеческая жизнь иной раз и трехи не стоит, будет она в его питерской комнатке на улице Пестеля жить-поживать и дальше жизнь свою подлую устраивать.

Говорю я ему все это, а сам вспоминаю, как мне самому старый авторитет про глупость мою толковал да про то, как моя жена, будь она проклята, меня под убийство подставила и как у меня после этого вся жизнь изменилась и вообще во что она, жизнь моя, превратилась.

Зоны, урки, менты, ФСБ, арабы, убийства, Америка, взрывы, предательства, побеги, стрельба и еще черт знает что!

Ну, богатство еще неимоверное. Это, конечно, приятно и интересно, но лучше уж реаниматором в больничке, чем у шестерок Саши Сухумского на пере.

Так вот этот мальчик после того, как я раскрыл ему глаза, просто сам не свой стал. Не ест, не пьет, в пол смотрит, молчит…

Ладно, думаю, перемелется. Главное, чтобы не пошел по моей дорожке. Да и не пойдет, наверное, ему слабо. Жидковат парнишка.

А вот завтра его на допрос поведут, и это уже интереснее.

Надо придумать, как передать через следака весточку Наташе. Хотя бы вызвать того хмыря, который мне от нее записку принес… Да поскорее. Пусть Наташа там кому надо денег даст, сколько им, падлам, захочется, но – быстро.

Потому что дни моей жизни начали сокращаться быстрее, чем я рассчитывал. И времени у меня остается все меньше и меньше.

Все меньше и меньше…