Замедлив подъем, Знахарь быстро огляделся и поразился тому, насколько огромен и прекрасен город, закругленно уходивший к горизонту и растворявшийся там в туманной дымке. Несмотря на то, что ситуация совершенно не подходила для того, чтобы любоваться открывшимся видом, Знахарь успел подумать о том, что никакие НьюЙорки и Гамбурги и рядом не стояли с городом на Неве.

Вдалеке, у Стрелки Васильевского Острова, были видны бешено носившиеся по кругу игрушечные катера. Там проходил чемпионат Европы по «Формуле-1» на воде. Точно такой же скутер медленно кружил внизу, на самой середине Невы, прямо напротив «Крестов». На этой «Формуле» не было номера, зато четко виднелась крупная латинская буква «N».

Качнув рукоятками управления, Знахарь направил рективный ранец в сторону «Формулы» и почувствовал, как невидимый подъемный кран понес его туда. Медленно опускаясь, Знахарь в то же время приближался к «Формуле», которая двигалась ему навстречу.

Когда до поверхности воды осталось метра три, Знахарь отпустил ручки и сильно ударил по клавише главной застежки, находившейся у него на животе. Ремни мгновенно отстегнулись, и Знахарь, подняв фонтан брызг, упал в холодную воду.

Освобожденный от груза ранец резко рванулся вверх, описал в воздухе сложную петлю и рухнул в Неву метрах в ста от Знахаря.

«Формула», водителя которой не было видно за темными стеклами кокпита, описала вокруг Знахаря круг, и через несколько секунд Знахарь уже держался за мокрый кнехт. Взобравшись на поплавок, он встал позади кокпита, крепко взялся за какую-то блестящую никелированную ручку и постучал рукой по крыше.

Мотор гоночной кометы тонко взвыл, и «Формула» стала быстро удаляться от места событий.

Оглянувшись, Знахарь увидел, как над «Крестами» все еще расцветали искрящиеся букеты фейерверка, легкий ветерок относил в сторону дым, и услышал быстро затихающий разухабистый припев:

«… Приду и лягу на кровать, Век воли не видать!»

Проскочив под Литейным мостом на скорости около ста километров в час, «Формула» описала плавную дугу и, скользнув вдоль высокого серого борта неподвижной «Авроры», направилась в сторону Финского залива.

Когда она пролетала под мостом Свободы, стоявшие на нем люди стали улыбаться и приветственно махать Знахарю руками, думая, что он участник водного шоу.

Знахарь улыбнулся, щурясь от встречного ветра, и помахал им в ответ.

Мост мелькнул над его головой, оглушив на секунду отраженным звуком мощного мотора, и над головой Знахаря снова открылось синее небо.

Впереди были свобода и неизвестность.

Я лежал, раскинув руки, на горячем песке у самой воды и чувствовал, как жаркое греческое солнце пронизывает меня насквозь. Рядом со мной, так же раскинув руки, лежала Наташа. Вокруг стояла полуденная тишина, нарушаемая лишь шорохом волн, время от времени накатывавших на наши ноги, и криками редких чаек.

Маленький скалистый островок, один из сотен других, разбросанных в древнем Эгейском море, на две недели безраздельно принадлежал нам.

Размером он был примерно метров триста на триста, и на нем имелось все, что нужно. А именно – живописные скалы, песчаный пляж по всей юго-западной стороне, густой кустарник и несколько деревьев с узловатыми сучьями. Посреди скал, в самой середине островка, там, где он возвышался над морем метров на двадцать, стоял небольшой белый домик, в котором тоже было все, что нужно. На крыше домика был установлен ветряк, обеспечивавший электричеством холодильник, телевизор, кондиционер, компьютер, спутниковый телефон, микроволновую печь и прочие достижения цивилизации, которыми домик был напичкан не хуже номера люкс в пятизвездном постоялом дворе.

Под полом нашего домика располагался мощный бетонный бункер, который, судя по его основательности, мог защитить нас от любого стихийного бедствия и даже от нашествия марсиан. В бункере были запасы питьевой воды, консервов, сигарет и выпивки. Хозяин острова был человеком предусмотрительным, и компания из десяти хронических алкоголиков смогла бы продержаться здесь в полной изоляции минимум полгода.

В западный скалистый берег была умело врезана небольшая, защищенная от волн и ветра гавань. Ее размеров как раз хватало на то, чтобы уместить маленький морской катер со скромным трехсотсильным мотором «Меркурий». На этом катере мы сюда и приехали. И сейчас, вот уже десятый день, мы с Наташей наслаждались этаким одиночеством вдвоем, так сказать, парным уединением.

Мы валялись и плавали, ловили рыбу и пожирали ее. То количество фосфора, которое я поглотил вместе с жареной, вареной и печеной рыбой с момента прибытия на остров, должно было обеспечить бесперебойную работу моего мозга в течение ближайших двухсот лет. А уж светиться я должен был, как публичный дом в день получки.

За первые же несколько дней мы успели покрыться морским загаром, который, между прочим, сильно отличается по цвету и качеству от загара сухопутного, а тем более – от искусственной смуглости, которой городские дорогостоящие шлюхи добиваются терпеливым лежанием в электрических ультрафиолетовых гробах.

А поскольку, кроме нас, на островке не было никого, мы не утруждали себя такой тяжелой физической работой, как надевание какой бы то ни было одежды. Теплое море и жаркое солнце пробудило в нас жизненную энергию, и мы трахались везде, где только можно. И на верхушке той скалы, и вон под теми кустиками, и в катере, и в постели, и в море, и на песке, и… в общем – везде.

А вчера, забравшись на самое высокое из восьми имевшихся на острове деревьев, чтобы осмотреть с него горизонт, я обнаружил недалеко от верхушки вырезанную на коре надпись на английском языке.

Надпись гласила:

Я почесал затылок и крикнул Наташу. Когда она забралась ко мне наверх, я показал ей надпись. Мы были несколько уязвлены, а потом почувствовали себя собственными далекими предками, жившими еще до эры слезания с деревьев, и тут же исправили досадное упущение целых два раза.

Так продолжалось десять дней, и они показались мне десятью месяцами, проведенными в раю. Аренда островка заканчивалась через четыре дня, но если бы мы захотели, то могли продлить ее хоть на всю жизнь, знай плати. И за эти бесконечные десять дней, наполненные солнцем, морем и наслаждениями, мы по молчаливому уговору ни разу не вспомнили ни о тюрьме, которую я покинул так эффектно, ни о ворах, ни об арабах с их Коранами.

Иногда меня подмывало расспросить Наташу хотя бы о том, как ей удалось организовать мой побег, но, прикусив язык, я молчал, и правильно делал. Незачем было портить такой хороший отдых такими плохими разговорами. Но всему приходит конец, и когда до конца наших двух недель осталось четыре дня, Наташа, как бы чувствуя, что мы достаточно отдохнули, а теперь можно и о делах скорбных покалякать, сказала, что сегодня вечером мы нарушим наш обет молчания, и все друг другу расскажем, и все друг с другом обсудим.

Я кивнул, не открывая глаз, и перевернулся на живот, подставив солнцу спину. Но потом передумал и пополз в море. Оно было недалеко, всего метрах в двух. Так и не открывая глаз, я вполз в теплые волны и улегся таким образом, чтобы на поверхности воды оставалось только мое лицо. Снова раскинув руки, я слушал, как теплая морская вода вливается ко мне в уши и выливается обратно. По мне кто-то пробежал, и, скосив глаз, я увидел маленького краба, сидевшего на моем животе и грозившего мне миниатюрной клешней.

Это было забавно, и я расслабленно засмеялся.

– Что там? – голос Наташи прозвучал не громче шороха волн.

– Краб, – ответил я и закрыл глаз.

– А-а-а…

– На этом наш краткий диалог закончился, и в ближайшие полчаса мы не произнесли ни слова.

Наконец я почувствовал, что неплохо было бы и подкрепиться.